Екатерина Фурцева. Любимый министр

Пока Виктор Сергеевич ждал Фурцеву, работник финансового отдела увещевал его, что и Фурцева не в состоянии решить его проблему:

— Езжайте, езжайте, поверьте мне, Екатерина Алексеевна, конечно, бог, но в данном случае и она бессильна сделать невозможное.

…Екатерина Алексеевна действительно вернулась крайне быстро и сразу же, с ходу, безапелляционным тоном:

— Ну, вы можете сделать Розову деньги?

И тут произошло чудо:

— Да! — воскликнул ее подчиненый чуть ли не с радостью.

— Счастливого пути! — улыбнулась Екатерина Алексеевна и скрылась за массивной дверью кабинета.

На следующий день Розов получил йены и улетел в Токио…

Кстати, Розову принадлежит и такое наблюдение: Фурцева не любила мужчин, которые видели в ней только чиновника. Бабьим чутьем ощущала, для кого она только руководящая единица, а для кого сверх того и женщина.

Рождение «Таганки»

— Не помню, в чьих мемуарах, я наткнулся на имя Анастаса Ивановича Микояна, который посетил спектакль Юрия Любимова «Добрый человек из Сезуана»…

— Поняла вас. Действительно, Микоян смотрел этот спектакль еще в Щукинском училище. Но я чувствую, о чем вы хотите спросить: о Фурцевой и «Таганке». Так вот, вы сейчас удивитесь, но именно этому посещению Анастаса Ивановича, как я считаю, театр на Таганке обязан своим рождением.

— Довольно неожиданно. А почему?

— Когда Екатерина Алексеевна узнала, что на Анастаса Ивановича Микояна произвел хорошее впечатление спектакль Любимова в Щукинском училище «Добрый человек из Сезуана», она написала записку своему начальнику Михаилу Суслову, заведующему идеологическим отделом ЦК, о том, что надо бы помочь выпускникам, которые поставили талантливый спектакль. Надо — обязательно! — чтобы у них был свой театр. Театр на Таганке появился благодаря именно этой ее записке Суслову.

Но отношения Екатерины Алексеевны Фурцевой с Юрием Петровичем Любимовым были далеко не безоблачными. Не все, что ставилось на Таганке, ее устраивало. Возможно, потому, что Фурцева не совсем понимала искусство условной формы. Ни одну постановку не допустили к зрителю без унижения коллектива. «Доброго человека из Сезуана» уже на первых сдачах ругали за формализм, трюкачество, осквернение знамени Станиславского и Вахтангова. «Десять дней, которые потрясли мир» — за грубый вкус и субъективное передергивание исторических фактов, за отсутствие в концепции руководящей роли партии. «Павших и живых» запрещали, перекраивали, сокращали… Скандал разразился и со спектаклем по пьесе Бориса Можаева «Живой». Министр увидела в этом вызов господствующей идеологии и запретила его сразу, после первого акта.

— То, что вы говорите, Нами, совпадает с тем, о чем рассказывал Юрий Любимов американскому публицисту Джону Гледу. Интервью было взято в 1989 году. С той поры прошла целая вечность, но, вчитываясь в разговор великого режиссера и журналиста, оглядываясь на прошлое, веришь этому диалогу, как документу.

Хрущева в Кремле уже нет, шел 65-й год: по Москве ходят слухи, что Сталин вот-вот будет реабилитирован. Юрий Петрович выпускает поэтический спектакль о молодых поэтах, убитых на войне. Его стали обвинять во всех смертных грехах и в том числе, что взяты стихи не тех поэтов. Конечно же, имелось в виду, что авторы прекрасных стихов, написанных в годы войны, были евреями. Любимову предлагалось, например, убрать имя Михаила Кульчицкого, погибшего на фронте. И в это время в театр приехал Анастас Микоян, к которому подвели под светлы очи режиссера. Анастас Иванович спрашивает Любимова: «Как вы поживаете? Как ваши дела?» Любимов в ответ: «Плохо, Анастас Иванович. Вот закрывают спектакль, да и вообще все шатко и неизвестно». — «А что вы такого сделали, что у вас возникли осложнения?» Любимов в ответ, как бы идя напропалую: «Сам не знаю, но вы, Анастас Иванович, по должности, наверное, должны все знать». — «А вы поинтересуйтесь у тех, кто вас запрещает, — сказал Микоян. — Спросите, разве отменены резолюции ХХ съезда?» Любимов снова наступает: «Анастас Иванович, я, конечно, могу их спросить, но захотят ли они меня слушать». Президент страны впился глазами в режиссера. «До этого он меня почти не видел: как будто маска была на лице, а тут я понял, оценивая меня взглядом, он как бы был на моей стороне», — говорил Любимов.

На следующую репетицию приехал сын Микояна. И еще президент Академии наук Келдыш, Капица, Константин Симонов, многие члены ЦК. Любимов победил…

— Феликс, а при чем здесь министр культуры Фурцева?