Екатерина Фурцева. Любимый министр

Пропуск на могилу Фурцевой

Екатерина Алексеевна пришла в министерство со своими секретарями и помощницами. Одну из них, Татьяну Николаевну Саватееву, я хорошо знала, так как после смерти Фурцевой она стала секретарем Кухарского. Мягкая и очень деловая, четкая в работе, она часто вспоминала Екатерину Алексеевну. Рассказывала о случаях, когда та перед уходом с работы, вспылив, могла наговорить резкостей и уезжала, но с дороги возвращалась с каким-нибудь милым сувениром и со словами извинения. Из каждой зарубежной поездки привозила всем подарки, Татьяне Николаевне в основном шелковые косынки и шарфики, которые та бережно хранила.

Редко, особенно в наше время, помощники и секретарши с восторгом отзываются о своих начальниках. Чаще наоборот: после смерти шефа торопятся выдать массам правду с кривдой вперемешку. Татьяна Николаевна много мне рассказывала о Екатерине Алексеевне, но ни одного плохого слова я от нее не услышала. Она даже дочку назвала в честь Фурцевой Катей. Это о многом говорит!

Дочь Саватеевой рассказывала, что, когда на телевидении снимали программу «Старая квартира», Людмила Зыкина, выступавшая с воспоминаниями о Фурцевой, заметив в зале Татьяну Николаевну, сказала: «Здесь сидит женщина, исключительно преданная Екатерине Алексеевне, которая делала для нее чуть ли не больше, чем вся семья». Подошла к ней и обняла.

Верность Татьяны Николаевны ценил и Фирюбин: после похорон жены он передал Татьяне Николаевне особый пропуск на могилу Фурцевой.

Верная помощница женской интуицией чувствовала любое состояние Фурцевой, умела предупреждать ее огорчения, заботилась о здоровье, в конце рабочего дня – о цветах в кабинете и прочих деталях, причем делала это незаметно, ненавязчиво. Вместе с начальницей она составляла план на следующий день, никогда не преступая границ своего положения. Министр культуры всегда могла на нее положиться, зная, что рабочее расписание будет четким и ничего не забудется.

Никаких «Бесов», никаких Высоцких…

– Демичев, сменивший Фурцеву, был совсем другим человеком… и министром. Что говорил по этому поводу Василий Феодосьевич, ведь после смерти Екатерины Алексеевны он продолжал работать на своей должности?

– После смерти Екатерины Алексеевны Фурцевой в министерстве многое изменилось. Ни эмоций, ни новых идей. Правда, остались конкурсы имени Чайковского, фестивали искусств «Русская зима», «Московские звезды», «Белые ночи» – то, что получило свое начало еще при Екатерине Алексеевне. Но сам стиль работы стал иным. Даже атмосфера министерства изменилась – кипучая жизнь, которая была при Фурцевой, замерла.

Если у Екатерины Алексеевны около рабочего кабинета была маленькая комната, где висели ее платья на случай выхода «в свет», то Демичев занял целый этаж. В одном помещении ему делали массаж, в другом он обедал. И, конечно же, пользовался особой кухней. Короче говоря, в Министерство культуры пришел совсем другой человек – неконтактный, пустой, равнодушный как к проблемам культуры, так и к отдельным творческим личностям. Он больше думал о том, что бы урвать для себя.

На новую должность Демичев пришел со своими помощниками из ЦК. Мне доводилось несколько раз видеть нового министра во время работы, наблюдать за его окружением. Он мог сказать «да», согласиться с твоей просьбой, при тебе позвонить своему заместителю и отдать распоряжение ее выполнить, но на другой день узнаешь, что тебе отказано.

Вспоминается такой случай. Как-то мы сидели вместе в ложе Большого театра и смотрели балет на музыку Бетховена, поставленный знаменитым французским балетмейстером Морисом Бежаром. Великолепно! Забыть не могу до сих пор!.. Лицо Демичева ничего не выражало, никаких эмоций, хотя при этом он обладал вполне интеллигентными чертами. Кажется, он по образованию химик. Рядом сидел его первый зам, отвечающий за международные связи. Слышу, в перерыве Демичев ему говорит: «Сегодня ко мне приходил Бежар, мы вели переговоры: он очень хочет что-то поставить в Большом театре. Я согласился, подписали договор». Зам прямо взвился: «Что вы наделали? Бежар испортит нам весь русский балет!» Демичев съежился, склонил голову. На другой день я узнала, что Бежару отказали. Вот так: договор, подписанный министром, ничего не значил! Удивительно равнодушный, безликий и бездеятельный человек, лишь бы ни во что не вникать. Категорически запретил Любимову ставить «Бесов» Достоевского. Как вспоминал Юрий Петрович, орал: «Никаких Высоцких и Булгаковых».

Фурцева же, наоборот, стремилась все понять, постичь, во все вникнуть. Ирина Антонова, директор Музея изобразительных искусств имени Пушкина, говорила, что она умела рисковать и не боялась совершить ошибку.