Екатерина I

Княгиня Волконская этим признанием не уберегла себя от опалы. Под 2 мая 1727 года в «Повседневных записках» читаем: «Сего числа дана дорожная княгине Волконской до Москвы и объявлено, что ее императорское величество указала ей жить в Москве или в деревнях своих, а далее чтоб никуда не ездить».

Сведения, полученные от Волконской, надо полагать, убедили Меншикова в том, что Девиер был не одинок, что из него можно вытянуть показания более важные, чем те, которыми он располагал на 28 апреля. Признания в те времена добывались пытками. В данном случае их применение тем более посчитали необходимым, что Девиер решительно отвергал причастность к делу других лиц: «Он никаких сообщников ни в каких известных противных делах у себя не имеет, и ни к кому он для советов и к нему никто ж о каком злом умысле и интересу ее императорского величества и государству не ездил и не советовал никогда».

Дыбу Девиер стерпел, продолжал утверждать свое, но вынести 25 ударов было выше его сил, и он признался, что ездил дважды к Бутурлину. Привлеченный немедленно к следствию старик-генерал не стал отрицать этого и сообщил содержание разговора. Девиер ему заявил:

— Светлейший князь сватает свою дочь за великого князя. Как бы то удержать, чтобы не было такой опасности высокому интересу ее императорского величества. А особливо опасно, когда светлейший князь с великим князем будут заодно, чтоб тою персону, которая в Шлютенбурге (Евдокию Лопухину. — Н. П.) не взяли сюда и ее величеству, государыне-императрице, какой худобы не было… И чтоб он, господин генерал Бутурлин, вкупе с адмиралом (Ф. М. Апраксиным. — Н. П.) и графом Толстым шли к ее величеству и о том предлагали.

Бутурлина не было необходимости убеждать. Он сразу же оценил меру опасности для себя, если наследником станет Петр Алексеевич — вспомним, что он привел ко дворцу, где решалась судьба трона, гвардейцев, которые по сути и вручили корону Екатерине, а не законному наследнику, внуку умершего императора. Собеседники также обсудили возможных преемников, остановившись на кандидатуре цесаревны Анны Петровны.

— Чаю, царевна Анна Петровна плачет, — говорил Бутурлин.

— Как ей не плакать, — согласился Девиер, — матушка родная.

Собеседники сошлись на том, что царевна походит на отца и должна стать наследницей престола после смерти матери: она и умильна, и собою пригожа, и умна. Оба они были настроены против воцарения Елизаветы Петровны, младшей дочери императрицы.

— Она, — заметил Девиер, — тоже изрядная, только сердитее. Ежели бы в моей воле было, я желал бы, чтоб царевну Анну Петровну государыня изволила сделать наследницею.

Бутурлин согласился:

— То бы не худо было, и я бы желал.

Во время другой встречи Бутурлин продолжил начатый разговор:

— Светлейший князь усилится. Однако же хотя на то и будет воля, пусть он не думает, что Голицын, Куракин и другие ему друзья и дадут над собою властвовать. Нет! Они скажут ему: полно-де милейший, ты и так над нами властвовал. Поди прочь!

Высказал Бутурлин и личную обиду на светлейшего:

— Служу давно, явил свое усердие царю в ссоре его с сестрой Софьею Алексеевною. Но ныне Меншиков что хочет, то и делает, и меня, мужика старого, обидел: команду отдал, мимо меня, младшему и адъютанта отнял.[111]

Показания Бутурлина убедили Девиера, что отрицать свою причастность к противникам Меншикова — значит подвергнуться новым истязаниям. И он сообщил следствию бесценные сведения. Оказывается, к нему приезжал Толстой, который, убедившись в том, что его слова встретят у собеседника понимание, спросил:

— Ведаешь ли ты, что делается сватовство у великого князя на дочери светлейшего князя?

— Отчасти о том ведаю, а подлинного не ведаю. Токмо его светлость обходится с великим князем ласкою. Тому надобно противитца.

Толстой стал развивать мысль о грозившей им всем опасности и излагать план действий:

— Надобно о том доносить ее величеству со обстоятельством, что впредь может статца: светлейший князь и так велик в милости; ежели то зделаетца по воле ее величества — не будет ли государыне после того какая противность, понеже того бы захочет добра больше великому князю. Он и так честью любив потом зделает, и может статца, что великого князя наследником и бабушку ево (первую супругу Петра Великого Евдокию Лопухину. — Н. П.) велит сюда привесть. А она нраву особливого, жесткосердна, захочет выместить злобу.

В отличие от Девиера и Бутурлина Толстой скорее хотел видеть на престоле цесаревну Елизавету. План его состоял в том, чтобы Екатерина «для своего интереса короновать изволила при себе цесаревну Елизавету Петровну, или Анну Петровну, или обеих вместе».

А как быть с царевичем Петром Алексеевичем? У Толстого и на этот вопрос был ответ:

— Как великий князь научитца, тогда можно ево за море послать погулять и для обучения посмотреть другие государства, как и протчие европейские принцы посылаютца, чтоб между тем могли утвердитца здесь каранация их высочеств.