Екатерина I

– Есть прожект, – рассуждает посол, – рейнской армии придать ваш корпус. Ситуация там… Случается ведь, пушки сами начинают стрелять. Покамест мы в дефензиве[375], но чтобы предупредить конфликт… Показать французам кулак не лишне.

Прищурился, помахал пухлой ручкой, отгоняя перечный дух, и прибавил, что принц такой маршрут, вероятно, одобрит.

К чему скрывать, знает Вена, о чём мечтал государь – обезвредив Францию, изолировать Англию, прегордую владычицу морей. Противника главного.

– Мы тоже пока в дефензиве, экселенц, – вздохнул князь. – Но… Будь я помоложе, сам повёл бы войско к Рейну. Увы! После пятидесяти возраст старческий. Дома сидеть…

– Э, бросьте! Мы ещё увидим вас на белом коне.

Ужели свершится? Даст ли Бог дожить? Рейн, а там далеко ли? В Версаль на белом коне… Неразлучный в последние годы чаще обращал взоры на юг, Индия манила его, блистающая алмазами. С этой задумкой в Персию шёл. Смеялся, бывало, – добудем тебе, Алексашка, ханство. Правда, обрезать тебя придётся. Не хочешь? Нет, уж коли суждено снова в седло полководца, так Европу топтать. В Европе желанная земля, в Европе!

– На виноградниках Токая, – говорил дипломат, подняв золотистое вино к свету, – урожай снимают в октябре. Сок начинает бродить в ягоде.

О делах, кажется, довольно…

– Выпьем, мой принц, за наследника нашего престола, за Петра Второго!

– Всей душой, экселенц!

В упор смотрит Рабутин, изучающе.

– Как здоровье его?

– Прекрасное, слава Богу!

Натурально – императора заботит благополучие племянника, успехи в науках, безопасность от козней, кои могут пресечь ему путь к трону, порушить родство двух династий – Габсбургов и Романовых.

– Цыплят по осени считают Так же и денежки в казне, и какие ни есть доходы. Охо-хо!

Голицын покачивает головой, шепчет, сидя в консилии, изредка улыбается про себя, чаще горюет. Знаток экономики, коммерции мысленно погружён в цифирь. Худое состояние финансов империи – забота тайных советников.

Минули наконец неурожайные годы, подряд донимавшие и без того разорённую страну. Хлеба уродились неплохо. Но обнищавший мужик в долгу, подушные недоплачены. Миллион с лишним надлежит взыскать, чтобы свести баланс. Деревни опустели, кто ушёл на Дон, кто в башкиры – и назад не вернулся. Беглые похаживают в воровских шайках, нищенствуют, а то укрываются у других помещиков, нигде не записанные, сборщикам неведомые. Оттого горше становится оставшимся дома – вноси за выбывших, вноси и за умерших, за рекрутов. С иного мужика берут не семь гривен, а вдвое и втрое.

– Таких горемык, почитай, десятая часть, – сетовал боярин. – Ох, круто обошёлся Пётр Алексеевич с крестьянами!

Единовластием царя введена подушная подать, и тайные советники ставят её под сомнение. Дескать, драть с землепашца, кормильца начали больше, чем прежде. Упразднить – предлагают некоторые.

– Слушайт, битте! – провещился вдруг голштинец, растолкав задремавшего переводчика. – Брать, как обыкли в Европе, с дохода. Значит, с тех, кто работать способен. Стариков и ребят, значит, выключить.

Сие смутило вельмож. Как его исчислишь – доход? Денег в сельском обиходе мало. С купца подоходный налог – другое дело… Нет, Россия к такой реформе не готова, ошибся королевское высочество. Но замены подушной раскладке Совет не нашёл. Тогда понизить оную подать?

– Не время, господа, – подаёт голос светлейший. – Об армии надо подумать. Бедствует армия, господа. Мужик обнищал, не спорю, так ведь учил нас великий государь, указывал нам, где зло наивящее.

В ноябре на Совете оглашён прожект, подписанный Меншиковым, Остерманом и Макаровым.

«Теперь над крестьянами десять и больше командиров находится, вместо того, что прежде был один, а именно из воинских, начав от солдата до штаба и до генералитета, а из гражданских – от фискалов, комиссаров, вальдмейстеров и прочих до воевод, из которых иные не пастырями, но волками, в стадо ворвавшимися, именоваться могут…»

Лютые хищники – так и царь клеймил ораву сборщиков, выколачивающих налог. Сократить её, обуздать звериную алчность, – и воспрянет пахарь, куда легче будет внести семь гривен с души. Воинские команды из деревень неукоснительно убирать, размещая в городах.

Голицын поддержал первый.

– Этак-то вернее, чай, – кивал он и щурил близорукие глаза.

Скостить если, ну, десять копеек, двадцать, толк невелик, что сбережёт убогий, чиновные отымут Волки, истинное слово.

– Расплодилось же чернильной братии.

– Контор поубавить бы…

– Да и коллегии лишние есть.

– Сосут казну, сосут, – встрепенулся Пётр Толстой. – Что пиявки… Воли много коллегиям, а спросу с них нет никакого.

Прожект был принят с дополнениями. Назначить ревизию, штаты во всех канцеляриях – столичных и губернских – урезать, коллегию Мануфактурную распустить. Дабы оздоровить финансы и дать больше свободы купечеству, на чём с пачкой цифири в руке настаивал Голицын. Налог с торгующих пересмотреть, охочих затевать фабрики, прииски поддерживать. За границу вывозить не только сырьё, но изделия ремесла, поощрять морскую коммерцию через Архангельск.