Екатерина и Потемкин. Тайный брак Императрицы

Павел похож на Петра в детстве, а Екатерина знала, во что может вырасти такой характер. Он был похож на Петра и внешне, а видеть перед собой ежедневное напоминание о прежней несчастной жизни и, тем паче, убийстве бывшего мужа тяжело. Иногда едва сдерживалась, чтобы не крикнуть:

— Да не смотри ты на меня так!

Ведь как бы ни пряталась сама от себя государыня, внутри знала, что если и убили Петра самовольно, это совпадало с ее собственным желанием. Желала Екатерина смерти свергнутого мужа, Орловы верно угадали, не могла не желать, поскольку не было у нее другого выхода.

Пожалуй, отдай она тотчас власть маленькому Павлу, а сама останься регентшей, ей бы простили, но Екатерина не желала смотреть, как правят другие, она желала править сама, знала, как это делать, верила, что сумеет, понимала, что справится. Но сын-то был рядом, и один его вид извечно кричал: «Захватчица!» Нет, Павел не рискнул бы такое сказать, став взрослым, думал не раз, а вслух не произнес, мать всегда была сильней. Но она-то знала, что это так!

— Никита Иванович, каков цесаревич ныне?

— Усерден, особенно в точных науках. Изряден во французском и немецком… весьма изряден.

Голубые глаза императрицы смотрели холодно.

— Математике его Порошин учит?

— Да, и хвалит.

— Я вторично пригласила Даламбера к цесаревичу, предложила и всех его друзей пристроить в России с выгодой, содержание назначила баснословное — 100 тысяч франков, кто ему еще такое даст. Ведаешь ли, что ответил?

Панин знал, что Даламбер вежливо, но твердо отказал, знал, что императрица о его осведомленности знает, потому отрицать не стал:

— Отказал, каналья.

— Да не о том речь, он Вольтеру написал, что страдает геморроем, а в России сия болезнь плохо переносится и к нежданной смерти приводит!

Панин уж на что опытный царедворец и дипломат, но стушевался, не зная, что ответить. Намек Даламбера на убийство Петра был слишком явным. Но Екатерина махнула рукой:

— Без него обойдемся! Только на военные страсти не налегай, а то как бы в родителя своего не удался с муштрой-то. Мыслю, что не только наукам и языкам цесаревича учить надо. Знаю, знаю, что этикету тоже учишь и о литературе речь ведешь, знаю, что наследник читает много. Я о законоучителе речь веду.

Никита Иванович благоразумно молчал, было ясно, что императрица все решила, а теперь только ставит в известность, что же тут возражать?

— Надобно, чтоб не только французскую литературу знал, но и нашу, пусть вон Сумарокова читает, а не только Корнеля. В Троице-Сергиевой лавре проповедь слушали учителя риторики Платона. Умен, образован, многими языками владеет… Мыслю его пригласить законоучителем к цесаревичу.

Хитрый Панин уже все знал, что помимо ума преподаватель риторики в Троицкой семинарии хорош собой, но он и впрямь отменно образован — блестяще окончил Славяно-греко-латинскую академию, только после того принял постриг. О Платоне отзывы самые лестные, что об уме, что о знаниях, что о нраве, хуже от такого назначения никому не будет.

— Верно рассудили, Ваше Величество, Платон достоин доверия.

— А ты откуда знаешь? Разведал уже все?

Панин развел руками:

— Должность у меня, матушка, такая…

Ох и хитрецы, как надо в чем покаяться или смущение изобразить, сразу «матушка-государыня»… Небось требовать чего стал, «Вашим Величеством» звал бы.

— Каков нрав-то у цесаревича? Только честно отвечай, мне экивоков не надо.

— Всем хорош, умен, незлобив, хотя бывает строптив, одно дурно — тороплив больно. Во всем словно спешит: пораньше встать, пораньше поесть, пораньше уроками заняться, пораньше закончить, пораньше да побыстрее поужинать, пораньше спать лечь… И наутро все снова поскорее…

— К совершеннолетию стремится?

Ох, опасную тему задела государыня! Ее голубые глаза снова смотрели, точно два клинка сверкали, и свои глаза отвести нельзя, и увернуться тоже.

Панин выдержал, твердо смотрел, твердо ответил:

— Нет, о том речь совсем не идет. Просто торопится жить.

Выдержал и пытливый взгляд императрицы после ответа. Так и не понял, поверила или нет.

Но Панин сказал правду, пока с цесаревичем таких разговоров не вели. И оба — Екатерина и Панин — понимали, что это пока. Осталось у нее шесть лет, встанет за то время на ноги, чтобы и собственный сын не смог воспротивиться, значит, будет править дальше, не встанет… Никите Ивановичу даже думать об этом было страшно, хотя сладко. Павел в двенадцать лет — это одно, а в восемнадцать — совсем иное.

Но Панин и у себя подавлял такие опасные мысли, пока не время, еще не время… А мысли ненароком и выдать можно, причем не только хитрому Шешковскому, но и вон Екатерине, она нутром опасность почувствует.

Платона пригласила, он был законоучителем Павла до самой его первой женитьбы — до 1773 года, но и потом не оставлял своим вниманием.

Чего от нее ждали? Что престол Павлу уступит, а сама регентшей сядет, что замуж выйдет, что вовсе в монастырь уйдет — убийство мужа отмаливать. А она хотела жить и править. И муж ей не нужен; Гришка Орлов есть, пока хватит.