Екатерина и Потемкин. Тайный брак Императрицы

— Будешь при случае, не забывай боевых друзей. Езжай уж, не то топчешься, как жеребец застоялый. Да моей благоверной Екатерине Михайловне письмецо завезешь, хотел с оказией послать, да ты вернее. Только не забудь за своими делами!

Рождество Потемкин встретил в пути, мчался, конечно, не как Орлов, но все равно быстро — уже 1 января следующего 1774 года был в Петербурге.

«О Боже, что за мука любить и не сметь сказать об этом, любить ту, что не сможет стать моей. Жестокое небо, зачем создало Ты ее такой прекрасной и такой великой? Почему могу любить я одну ее и только ее?»

Это написано тогда, когда потерял глаз и мечтал уйти от мира вовсе, потому что счастье казалось недостижимым. Прошли годы, но Григорий был готов повторить каждое слово из этой записи. Он так же любил ту, о которой не смел мечтать, но теперь она призналась, что тоже думает о нем!

Спал ли, не спал на постоялых дворах, что ел и как мчался — ничего не помнил, очнулся, лишь увидев заставы Петербурга. Прямо с дороги метнулся в дом к Румянцевым, страшно перепугав графиню. Пришлось сбивчиво объяснять, что все в порядке, просто спешит.

— Куда?

— А?

А он и сам не знал куда. Собственный дом стоял холодный, темный, пока растопили печи, пока нагрели воды, весь извелся. Мылся и чистился так, словно на исповедь собирался, а вот одевался не для исповеди, а для куртага, знал, что вечером большой бал, куда как камергер вхож без приглашения.

Там будет ОНА… Воображение чего только не рисовало! Пока мылся в бане да начищался, успел передумать все. Казалось, стоит только войти в зал, как императрица непременно подойдет сама и своим нежным голосом скажет, что давно ждала, что хочет видеть каждый день… в его мечтах она много чего говорила. Тридцатичетырехлетний боевой генерал мечтал, как мальчишка. Он мог себе позволить такие мечты, потому что ОНА думала о нем всякий день…

Дворец сверкал, множество лакеев привычно суетились, принимая шубы, помогая освоиться. Потемкина сразу узнали, прежде всего по повязке, со всех сторон раздавались приветственные оклики, дамы, прикрываясь веерами, старательно разглядывали Циклопа. Если бы прислушался, то уловил:

— Ах, какой…

— Но в нем определенно что-то есть!

Ожидание чего-то необыкновенного, предстоящего счастья, ореол воина-героя, наконец, просто необычный вид из-за повязки придавали Потемкину какой-то особый шарм и делали его фигурой, весьма заманчивой для разглядывания.

И вдруг он даже вздрогнул. В армейской палатке больших зеркал просто не было, да и не любил их Григорий Александрович с тех пор как остался с одним глазом. Когда одевался для бала, норовил рассмотреть, хорошо ли сидит мундир, все пуговицы на месте… А тут вдруг увидел себя со стороны в полный рост. Увидел и обомлел!

Пять лет в армии, пять лет верхом и в боях сильно изменили его фигуру. Был просто рослый красавец, правда, одноглазый, а стал… Стал упитанный детина, грузный, как многие генералы, тяжелый и… заметно постаревший.

Но это было еще не потрясение. Настоящее потрясение он испытал, когда в зал вошла императрица со своим фаворитом. Сначала Потемкин видел только ЕЕ, напрочь не заметив того, что Екатерина за эти годы погрузнела куда сильнее, постарела и выглядела просто матушкой. Оставалось только окружить себя внуками… Фаворит рядом выглядел особенно молодым.

Потемкин замер, медленно сознавая разницу между собой и этим красивым мальчиком. Возможно, у Васильчикова не было ума, но у него было все остальное — стройность, красота и молодость. И этого всего никогда не вернуть Потемкину.

Григорию стоило большого труда не сбежать тотчас — это было бы нелепо. Екатерина заметила Потемкина, чуть удивленно приподняла брови, чуть улыбнулась. Во взгляде не было небрежения или неприятия его вида, но уже все понял сам. Он не замечал, что многие женщины готовы упасть в его объятья, невзирая на грузность или отсутствие одного глаза. Бедолага сравнивал себя с Васильчиковым и понимал, что тот слишком хорош, чтобы можно было на что-то надеяться.

Как добрался домой, не помнил. Потребовал принести большое в полный рост зеркало, когда его притащили, отерли пыль, добавили свечей, долго стоял, разглядывая свое отражение… А потом плюнул в сердцах, как за год до того Орлов.

— Уберите и чтоб больше не приносили!

— Дак нам-то что… — ворчали, утаскивая зеркало обратно в дальнюю комнату, слуги.

Прикажут посреди ночи притащить, не только зеркало, но и чего побольше притащишь. Подневольные…

Циклоп и есть циклоп!

И снова, как тогда, когда лишился глаза, напала страшная тоска от безысходности. Он мог быть сколь угодно умен, образован, удачлив, смел, мог иметь тысячу достоинств, но ему никогда уже не быть таким, как этот смазливый мальчик.

Представив, что как раз в то время этот красавчик ласкает ЕЕ, вообще застонал от душевной боли.