Екатерина II без ретуши

Но если со стороны Орлова все еще продолжалась, лишь на мгновение прерываясь, верная преданность, то со стороны Екатерины склонность уступила свое место решительному равнодушию. Сам избранник дал к этому повод грубым, всегда весьма своевольным поведением в своей частной жизни. Орлов не имел понятия о приличии. Его отношения к Екатерине имели характер обыкновенной связи, лишенной всяких нравственных начал и заключенной только для плотского наслаждения. Екатерина поняла наконец, как было хорошо, что не состоялся ее брак с Орловым. Она стала теперь подумывать, как бы удалить его, ставшего уже ей в тягость. Случай к этому скоро представился: в 1771 году чума в Москве так свирепствовала, что там умерло 150 000 душ, и нужен был человек высокого положения, который постарался бы прекратить бедствие мудрыми мерами. Сама императрица представила своему избраннику, что так как он всю войну мирно прожил в Петербурге, то теперь поездкой на короткое время в Москву и своими там усилиями он мог бы стяжать живейшую благодарность нации. Граф Орлов выехал в Москву с многочисленной свитой; его сопровождал очень искусный хирург Тодте. Предусмотрительными и целесообразными мерами этого человека, особенно же тайного советника Волкова, не только было задержано дальнейшее развитие болезни, но даже гнезда заразы были искоренены. Орлов возвратился в Петербург, но должен был выдержать карантин. Когда он появился в Петербурге, его приняли с лицемерной радостью. В честь его была выбита медаль, на которой он, как второй Курций, прыгает в преисподнюю. В Царском Селе ему была воздвигнута, по обычаю римлян, мраморная триумфальная арка. Эта арка, как бывало иногда и в древние времена, была не знаком победе, но назначалась к тому, чтобы напоминать потомкам о великих гражданских заслугах.

Императрица и ее друзья, ставшие теперь противниками Орлова, думали только об удобном поводе удалить его навсегда, и повод вскоре был найден. В Фокшанах, небольшом городе Валахии на границе Молдавии, должен был открыться конгресс для окончания турецкой войны. Было предложено Орлову принять на себя переговоры о мире и этим путем вторично заслужить благодарность нации. Гордость ослепила его; он не видел западни, ему расставленной, и попал в сети. Приготовления к путешествию могущественнейшего государя не могли быть сделаны с б́ольшими издержками. Он имел маршалов, камергеров, камер-юнкеров, пажей, императорских слуг и великолепные экипажи. Соответственно этому были кухня, погреб и все остальное. Драгоценности на его костюме достигали чудовищной цены. Впрочем, понятно, что граф Орлов участвовал в переговорах только своим именем, работа же была возложена на других. Тем не менее цель его поездки не была достигнута. Он вел себя с таким высокомерием, что возмущал всех; он дурно обходился даже с турками.

Он был еще в Фокшанах, когда в сентябре 1772 года узнал, что, по рекомендации его врага, графа Панина, императрица избрала офицера Васильчикова своим любимцем. Орлов рассвирепел при этом известии. Он тотчас же бросился в кибитку парой и день и ночь летел в Петербург. Он полагал, что может неожиданно явиться в Петербург, но здесь догадывались о его поспешности и приняли меры. Навстречу ему был послан курьер с письмом императрицы. Она писала ему, что «нет надобности выдерживать карантин, но она предлагает ему избрать пока Гатчину местом своего пребывания». Курьер, везший ему это письмо, встретил его на дороге. Орлов был близок к отчаянию. Было бы несправедливо назвать это чувство оскорбленной любовью; это был только стыд видеть себя обойденным и обидчивое честолюбие – не быть более первым повелителем в государстве. Это событие произвело совершенно различные и странные действия. В Гатчине Орлов предавался бешенству, и его гнев был сделан безвредным благодаря той силе, которая была ему противопоставлена. В Петербурге же императрица, при всем сознании окружавшего ее могущества, выражала такую боязливость, что приходилось думать, будто столь мужественный некогда характер совсем покинул ее. Когда Панин, желая ее успокоить, назвал этот страх бесполезным, она сказала ему: «Вы его не знаете – он способен извести и меня, и великого князя». Это заявление императрицы заставляет до некоторой степени догадываться, что Екатерина по опыту знала бешенство Орлова. У двери в свою спальню она приказала сделать железный засов, и камердинер Захаров должен был сторожить у двери с заряженными пистолетами. Позже, узнав об этом, Орлов горько упрекал Екатерину за эти предосторожности.

Между тем гнев Орлова в Гатчине выражался в самых отчаянных вспышках. Двор нашел (какое доказательство собственной слабости!) более сообразным с собственной безопасностью войти с ним в переговоры. От него потребовали только, чтобы он вел себя мирно и уступил другому свое место любимца императрицы. В числе лиц со значением и весом, посланных к нему, чтобы завязать переговоры, находился и Бецкой, давнишний друг его, но никто не мог получить от него ни малейшей уступки.