Екатерина II, Германия и немцы

В богатом наборе идей и практических экспериментов, приготовленном для реформ Екатерины II Просвещением и послушной его влиянию политикой «регулярных» монархических государств Германии, главное значение принадлежит, несомненно, моделям и опытам в сфере народного образования. С расширением спектра общественных задач государства стала возрастать его потребность в квалифицированных служащих. Кроме того, с точки зрения и самой императрицы, и современных ей немецких политических мыслителей, само собой разумелось, что просвещенный абсолютизм должен быть и абсолютизмом просвещающим[370]. Как следствие, распространение просвещения и образования было возведено в ранг государственного дела, а вопрос о способе, каким можно было бы внедрить в Российской империи отвечающую столь высокой цели систему образования, не оставлял в покое саму Екатерину на протяжении всего ее царствования. Ответов она ожидала, главным образом, от научных институций обеих столиц. Обширная переписка последних с западными коллегами, прежде всего с немецкими учеными, университетами и академиями, показывает, как они, разделяя интересы государыни, запрашивали справки, заказывали литературу, честно старались выработать собственные суждения о реформах образования, проводившихся за границами империи. Однако найти и заимствовать подходящий образец для России именно в те десятилетия, когда европейский образовательный ландшафт трансформировался под воздействием Просвещения, было задачей чрезмерной и для других политических систем, а не только для петровского бюрократического государства. Во всяком случае, поначалу бесчисленные проекты так и оставались на бумаге, комиссии созывались и распускались, не достигнув никаких практических результатов, а начатые однажды проекты уходили в песок[371].

Открытый еще в 1731 году Сухопутный шляхетный корпус (Кадетский корпус) – учебное заведение, прокладывавшее прямой и легкий путь к офицерским чинам петровской Табели о рангах сыновьям поместных дворян[372], – ориентировался как на прусский образец, сложившийся в правление солдатского короля Фридриха Вильгельма I, так и на модель немецких рыцарских академий. В то же время Филипп Генрих Дильтей, профессор Московского университета, в 1764 году рекомендовал в качестве модели немецкие школы Российской империи: например, «превосходные школы» Риги и Ревеля он советовал как образцы для начальных школ, а школу при лютеранской церкви Петра и Павла в Петербурге – для гимназий. Структуру существовавшего на тот момент московского и двух новых университетов, основать которые он рекомендовал, Дильтей предлагал приблизить к европейским прототипам. В его тщательно продуманном плане реформы образования, к воплощению которого императрица так и не приступила, цели деятельности университетов и школ были согласованы[373].

Напротив, учрежденные самой Екатериной учебные заведения – Воспитательный дом в Москве и Смольный институт благородных девиц в Петербурге – с самого начала были ориентированы на французские и английские образцы. Под воздействием близкого ей советчика Ивана Ивановича Бецкого – президента Академии художеств и директора Кадетского корпуса – содержание и организация воспитания в этих институциях выстраивались в соответствии с педагогическими концепциями Джона Локка, Франсуа де Салиньяка де Ла Мота Фенелона и Жан-Жака Руссо, однако обучение вдали от «вредоносного влияния» родителей и среды, создание «новой породы людей» или «новых отцов и матерей» отвечало не индивидуальным потребностям детей и юношей, а нуждам государства, которому требовались «полезные подданные». Сама же императрица отвергала педагогические идеи Руссо в течение всей своей жизни, считая его воспитательные принципы новомодной чепухой. «В наше доброе старое время, – писала она в 1770 году Иоганне Бельке, делясь с ней своим отрицательным мнением об Эмиле, – думали иначе»[374].