Читаем Екатерина II, Германия и немцы полностью

В единственной записи, относящейся к автобиографическим текстам начала 1770-х годов, смешиваются сведения о воспитании принцессы и службе ее отца в Штеттине. Он, рассказывает Екатерина, регулярно совещался со своим вице-губернатором Больхагеном, ставшим ему «близким другом». Старый Больхаген жил в том же замке, что и губернатор («в нижнем этаже»), и ежедневно бывал в его семье («каждый вечер в пять часов поднимался в третий этаж, где мы жили»). Детям он рассказывал о своих странствиях, «пересыпая все назиданиями». Критически оценивая мир взрослых ее детства, Екатерина описывала Больхагена не только как хорошего рассказчика, человека остроумного и придававшего большое значение воспитанию, но и как человека, любившего детей губернатора «как своих». Однако он фигурирует в воспоминаниях императрицы только потому, что в 1736 году – первым из многих – пробудил в принцессе «первое движение честолюбия», убедив ее усердствовать в «благоразумии» и «христианских и нравственных добродетелях», чтобы в один прекрасный день она стала достойной носить корону, «если она когда-нибудь выпадет мне на долю». По всей видимости, Больхаген распоряжался губернаторской кассой наравне с самим губернатором, потому что императрица помнила, как Иоганна Елизавета, ссорясь с ним, неоднократно упрекала его в скупости[223]. Однако тот факт, что в записи об этих ссорах Екатерина принципиально воздержалась от оценок, служит частичным прикрытием для императрицы, осуждавшей свою слывшую расточительницей мать. С другой стороны, например, она как автор присоединилась к распространенной критике «солдатского короля» за его скупость и лишь ретроспективно – уже после восшествия на престол Фридриха II – с похвалой отзывалась о пышности берлинского двора[224].

Доктор Давид Лаурентиус, или Лоренц Больхаген, – человек хорошо известный в литературе. Родом из Старгарда, он учился в университетах Йены и Грейфсвальда. В 1710 году Больхаген стал архидьяконом штеттинской церкви Святой Марии и преподавателем теологии и восточных языков в королевской академической гимназии (Gymnasium academicum Carolinum), а в 1721 году был назначен генеральным суперинтендантом прусской Померании, причем тогда же ему выпало читать проповедь по случаю присяги сословий новому правителю. Однако с середины 1720-х годов, когда при поддержке короля Фридриха Вильгельма в Померании стал активно распространяться пиетизм из Галле, а реформатским общинам, в первую очередь гугенотам, а также католикам в гарнизонах, была предоставлена свобода вероисповедания, Больхаген возглавил в Штеттине ортодоксальное лютеранство, имевшее прочную опору в значительной части духовенства, а также среди сословий Померании. Они настаивали на том, что при заключении Стокгольмского мира в 1720 году Фридрих Вильгельм I обещал защищать Аугсбургское исповедание[225], и демонстративно отметили 200-летие последнего в 1730 году. На протяжении некоторого времени принудительными мерами приходилось добиваться соблюдения даже такого традиционного церковного ритуала, как молитва за здравие короля, а пасторы с недоверием относились к общественным и образовательным устремлениям пиетистов, опиравшихся в 1730-е годы в Штеттине на поддержку Фридриха Вильгельма. Во всяком случае, наказанием для Больхагена было назначение к нему в 1727 году адъюнктом ученика Августа Франке, пиетиста, оставшегося с ним и в 1733 году, когда Больхаген получил должность генерал-суперинтенданта[226]. Поскольку Больхаген умер в 1738 году, воспоминания Екатерины о нем и его дружбе с ее отцом приходятся как раз на ту пору, когда он уже утратил свою высшую церковную должность.

Перейти на страницу:

Все книги серии Historia Rossica

Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения
Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения

В своей книге, ставшей обязательным чтением как для славистов, так и для всех, стремящихся глубже понять «Запад» как культурный феномен, известный американский историк и культуролог Ларри Вульф показывает, что нет ничего «естественного» в привычном нам разделении континента на Западную и Восточную Европу. Вплоть до начала XVIII столетия европейцы подразделяли свой континент на средиземноморский Север и балтийский Юг, и лишь с наступлением века Просвещения под пером философов родилась концепция «Восточной Европы». Широко используя классическую работу Эдварда Саида об Ориентализме, Вульф показывает, как многочисленные путешественники — дипломаты, писатели и искатели приключений — заложили основу того снисходительно-любопытствующего отношения, с которым «цивилизованный» Запад взирал (или взирает до сих пор?) на «отсталую» Восточную Европу.

Ларри Вульф

История / Образование и наука
«Вдовствующее царство»
«Вдовствующее царство»

Что происходит со страной, когда во главе государства оказывается трехлетний ребенок? Таков исходный вопрос, с которого начинается данное исследование. Книга задумана как своего рода эксперимент: изучая перипетии политического кризиса, который пережила Россия в годы малолетства Ивана Грозного, автор стремился понять, как была устроена русская монархия XVI в., какая роль была отведена в ней самому государю, а какая — его советникам: боярам, дворецким, казначеям, дьякам. На переднем плане повествования — вспышки придворной борьбы, столкновения честолюбивых аристократов, дворцовые перевороты, опалы, казни и мятежи; но за этим событийным рядом проступают контуры долговременных структур, вырисовывается архаичная природа российской верховной власти (особенно в сравнении с европейскими королевствами начала Нового времени) и вместе с тем — растущая роль нарождающейся бюрократии в делах повседневного управления.

Михаил Маркович Кром

История
Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому»
Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому»

В книге анализируются графические образы народов России, их создание и бытование в культуре (гравюры, лубки, карикатуры, роспись на посуде, медали, этнографические портреты, картуши на картах второй половины XVIII – первой трети XIX века). Каждый образ рассматривается как единица единого визуального языка, изобретенного для описания различных человеческих групп, а также как посредник в порождении новых культурных и политических общностей (например, для показа неочевидного «русского народа»). В книге исследуются механизмы перевода в иконографическую форму этнических стереотипов, научных теорий, речевых топосов и фантазий современников. Читатель узнает, как использовались для показа культурно-психологических свойств народа соглашения в области физиогномики, эстетические договоры о прекрасном и безобразном, увидит, как образ рождал групповую мобилизацию в зрителях и как в пространстве визуального вызревало неоднозначное понимание того, что есть «нация». Так в данном исследовании выявляются культурные границы между народами, которые существовали в воображении россиян в «донациональную» эпоху.

Елена Анатольевна Вишленкова , Елена Вишленкова

Культурология / История / Образование и наука

Похожие книги

Психология войны в XX веке. Исторический опыт России
Психология войны в XX веке. Исторический опыт России

В своей истории Россия пережила немало вооруженных конфликтов, но именно в ХХ столетии возникает массовый социально-психологический феномен «человека воюющего». О том, как это явление отразилось в народном сознании и повлияло на судьбу нескольких поколений наших соотечественников, рассказывает эта книга. Главная ее тема — человек в экстремальных условиях войны, его мысли, чувства, поведение. Психология боя и солдатский фатализм; героический порыв и паника; особенности фронтового быта; взаимоотношения рядового и офицерского состава; взаимодействие и соперничество родов войск; роль идеологии и пропаганды; символы и мифы войны; солдатские суеверия; формирование и эволюция образа врага; феномен участия женщин в боевых действиях, — вот далеко не полный перечень проблем, которые впервые в исторической литературе раскрываются на примере всех внешних войн нашей страны в ХХ веке — от русско-японской до Афганской.Книга основана на редких архивных документах, письмах, дневниках, воспоминаниях участников войн и материалах «устной истории». Она будет интересна не только специалистам, но и всем, кому небезразлична история Отечества.* * *Книга содержит таблицы. Рекомендуется использовать читалки, поддерживающие их отображение: CoolReader 2 и 3, AlReader.

Елена Спартаковна Сенявская

Военная история / История / Образование и наука
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное