Екатерина II и ее мир: Статьи разных лет

Среди просвещенных умов XVIII столетия кроме религиозной терпимости в моде была тесно с ней связанная свобода самовыражения — доктрина, изложенная в статье 483 «Наказа» (заимствованная из книги XII «О духе законов»), в которой Екатерина заявила, что слова и тексты, которые не ведут к оскорблению величества, не должны рассматриваться как преступления против государства. Подавление письменного слова способствует распространению невежества. Как и в приведенных выше примерах, мы видим, что и здесь императрица действует согласно своим принципам. Случаи политической цензуры в екатерининской России практически неизвестны. (Данных о том, что журналы Новикова закрылись из-за политического, а не финансового давления, нет.) Та незначительная цензура, что была до Французской революции, оправдывалась почти исключительно религиозными мотивами (пример: запрет в 1763 году «Эмиля» Жан-Жака Руссо). В 70-е годы отдельным лицам давалось позволение открывать на оговоренных условиях собственные типографии. Затем в январе 1783 года вышел указ, дающий право печатать произведения всем частным типографиям, при цензурном контроле только со стороны местной полиции^{155}. Были введены лишь самые мягкие цензурные меры, на которые намекает «Наказ», но они оказались недейственны, и когда в конце 1796 года правительство пожелало взять под контроль письменное слово, их пришлось изменить. К тому времени тиражи газет, журналов и книг достигли небывалых размеров, и это явление, по словам Карамзина, «приятно всякому, кто желает успехов разума и знает, что любовь ко чтению всего более им способствует»^{156}.

Ведущие деятели Просвещения осуждали религиозное преследование и правительственную цензуру как неразумный и негуманный пережиток средневековья; и так же порицалась жестокость уголовных законов, в которой, как считалось, нуждался только деспотизм. Фразами, «украденными» у Монтескье (книга VI), Екатерина выразила в «Наказе» свое отношение к пыткам: «Употребление пытки противно здравому естественному рассуждению: само человечество вопиет против оной и требует, чтоб она была вовсе уничтожена» (статья 123). Это положение прямо противоречило некоторым наказам, данным депутатам Уложенной комиссии, где предлагалось расширить применение пыток. Тем не менее в указе 1767 года, который ссылается на «Наказ», мы видим, что императрица ограничивает применение пыток только случаями извлечения показаний у обвиняемого. Явно большее влияние, чем этот указ или похожий указ 1774 года, имела соответствующая глава самого «Наказа»; в 1782 году, например, князь Потемкин был вынужден сожалеть, что печально известному сыщику С.И. Шешковскому статья 123 не позволяла прибегнуть к пытке, чтобы заставить заключенного, подозреваемого в заговоре против государства и клевете на самого князя, признаться и сообщить больше сведений[38].^{157},[39] В соответствии с учением Беккариа, законы, касающиеся преступлений и наказаний за них, были сделаны более гуманными, предписываемые наказания смягчены, и снималась ответственность с друзей и родственников обвиняемого. Смертная казнь сохранялась только как наказание за некоторые преступления против государства и за убийство. Пытка как форма наказания, применяемая не с целью получения сведений, была объявлена полностью противозаконной. В отношении последнего показательна знаменитая казнь Емельяна Пугачева. Вначале он был приговорен к четвертованию и отсечению головы, но по прямому указанию императрицы действия были произведены в обратном порядке, к большому огорчению дворян, например Андрея Тимофеевича Болотова и князя Михаила Михайловича Щербатова, которые жаждали мести и надеялись посмотреть на повторение мучительной казни, какой подвергли столетием раньше Стеньку Разина^{158}. Такова была разница в тональности царствований Екатерины и ее предшественников.

Тональность эта определялась установленной императрицей системой приоритетов, и даже не соглашаясь с очередностью этих приоритетов, мы должны все же признать, что наши ценности и ценности двухсотлетней давности сильно отличаются друг от друга.

Другие реформы были в духе эпохи. Вся судебная система была перестроена. Екатерина считала одним из своих самых значительных дел запрет дуэлей. Прокатившуюся по всей Европе волну одобрения прививок против страшной оспы в значительной степени вызвало то, что императрица первой подвергла себя новой процедуре. Этот последний пример обращает наше внимание на неопровержимый факт: во всех приведенных в этой работе случаях императрица формировала общественное мнение, а не шла за ним. Роль законодателя и вдохновителя общественного мнения казалась Монтескье воплощением республиканского духа, столь же важным для благополучия государства, как и сами законы.

* * *