Екатерина II и ее мир: Статьи разных лет

В этой статье мы исходим из предположения, что, прежде чем делать выводы о восприятии ее идентичности в публичной сфере и о ее собственных попытках формировать это восприятие, необходимо принять во внимание то, как она осмысляла собственную идентичность. Наиболее очевидной отправной точкой для изучения этого вопроса является собственноручное описание ее жизни при дворе в годы, предшествовавшие ее восхождению на престол в 1762 году. Эти записки часто ошибочно называют мемуарами^{19}(как и мы будем их именовать в этой статье): они действительно были бы таковыми, если бы императрица продолжила описывать свою жизнь и после 1762 года. Однако это не соответствовало ее замыслу, ведь к этому году она уже достигла своей цели, а именно сформировала для себя желаемый образ и, коли на то пошло, утвердила свое право царствовать вместо своего мужа — выходца из рода Романовых. В той мере, в какой мемуары Екатерины посвящены не отзывам на значимые события, свидетелем которых она стала, а ее развитию как личности и конструированию ею своего образа, их можно считать автобиографией. Этот жанр позволил ей представить себя публике не такой, какой она была на самом деле, а такой, какой она желала выглядеть.

* * *

Сама Екатерина отмечала:

…тот, кто успевал в России, мог быть уверен в успехе во всей Европе. Это замечание я считала всегда безошибочным, ибо нигде, как в России, нет таких мастеров подмечать слабости, смешные стороны или недостатки иностранца; можно быть уверенным, что ему ничего не спустят, потому что естественно всякий русский в глубине души не любит ни одного иностранца^{20}.

Относилось ли это и к самой императрице, которая в литературе часто представляется как немка и которой в силу своего иностранного происхождения приходилось прилагать большие усилия, чтобы удержать на голове узурпированную ею корону?

Как показывает ее собственное приведенное выше замечание, никто лучше самой Екатерины не понимал, что ей придется приспосабливаться к взглядам ее подданных. С первого же дня своего пребывания в Петербурге она сознательно стремилась казаться если не прирожденной русской, то, по крайней мере, не иностранкой. Для этого она предприняла целый ряд шагов, которые могли сделать ее образ более привлекательным для подданных. Во-первых, как сообщает Екатерина в своих мемуарах, она старательно изучала русский язык, проводя за занятиями ночи напролет^{21}. В эпоху до Карамзина и Пушкина, когда русский литературный язык еще не представлял собой единую систему, она преуспела в своем начинании до такой степени, что говорила и писала по-русски лучше, чем многие ее придворные. Разумеется, государственные секретари правили ее русскоязычные указы, но то же самое они делали и с ее корреспонденцией на французском. Частная переписка государыни с Григорием Александровичем Потемкиным, которую она вела преимущественно по-русски и без участия редакторов, обнаруживает ее мастерское владение разговорным языком, способность подражать галантному слогу, любовь к идиомам и уменьшительно-ласкательным формам и частое использование гипербол^{22}. Многие из этих характерных особенностей русского языка Екатерины очевидны уже во «Всякой всячине» — сатирическом журнале, который она издавала в конце 1760-х годов. Тем же отличаются и ее пьесы, разнообразные истории, словари, оперные либретто, полуофициальная переписка и другие сочинения. Само количество написанных ею текстов делает императрицу чуть ли не самым плодовитым русскоязычным писателем XVIII века, за исключением, может быть, только Петра I. Петр III, если верить его жене/вдове, в большинстве случаев предпочитал русскому языку немецкий.

Желание императрицы приспособиться к новому окружению распространялось и на религию, бывшую в тот период, пожалуй, ключевым показателем «чужеродности»^{23}. Быстро осознав важность такого шага, императрица не задумываясь обратилась в православие, якобы не увидев в нем разительных отличий от лютеранства, в котором она была воспитана. По той же причине она прилежно соблюдала церковные обряды. «Только на первой неделе поста я нашла нужным говеть, — пишет она в своих мемуарах, — для того, чтобы видели мою приверженность к православной вере»^{24}. С другой стороны, она не колеблясь высмеивала тех, кто слишком усердно исполнял обряды или, как масоны, чересчур серьезно относился к своей вере^{25}. Подобно архиепископу Ростовскому Арсению Мацеевичу или масонам, такие люди были фанатиками, а к фанатикам больших симпатий Екатерина не питала.