Екатерина Ивановна

Георгий Дмитриевич. Пусти, ты меня душишь. (Роняет на пол револьвер.)

Алексей. Фомин, возьмите. Да револьвер, pевольвер возьмите… а, черт! Ну и сильный же ты, Горька, вот не ожидал, что ты такой сильный. Сиди!

Сажает его на стул. Фомин, все так же неловко и растерянно держась, поднимает револьвер и прячет в карман.

Георгий Дмитриевич. Я ее ранил.

Алексей. Нет, цела.

Георгий Дмитриевич. Второй попал.

Алексей. Нет, цела, бежала. Боже мой, что же это! Надо узнать. Фомин, пойдите узнайте.

Фомин. Я не знаю, куда идти.

Алексей. Да в дверь, да в ту, в ту… а, черт! Товарищ первый раз пришел, а ты тут такое… Ах, Горюшка, Гори да что же это! Воды хочешь? — у тебя руки дрожат, можно, как можно!

Георгий Дмитриевич. Да пусти ты меня!

Алексей. Прости, забыл. Горя, брат, что

Георгий Дмитриевич. Она изменила мне.

Алексей. Врешь!

Георгий Дмитриевич. Какая подлость, Боже мой, Боже мой! Ах, брат Алеша, брат Алеша, что делается на свете! Ты подумай: наша Катя, наша чистая Катя… ведь и ты любил ее, это правда, любил? — скажи!

Алексей. Да и люблю! И не… Вам что надо, что вы лезете?

Полуодетая горничная в двери из внутренних комнат.

Горничная. Я… я думала…

Алексей. Убирайтесь! Тоже — лезут!

Георгий Дмитриевич. Никого не пускай.

Алексей. Нет, нет. Ты что говоришь?

Георгий Дмитриевич. Я ничего. Изменила, брат, изменила!

Алексей. Конечно, любил и люблю. И не поверю, пока сам…

Георгий Дмитриевич. Молчи! Раз я тебе говорю… или я так ни с того ни с сего стану стрелять в человека? Я!

Алексей. Да уж! Сиди, сиди, верю. Что же он не идет?

Георгий Дмитриевич. Кто?

Алексей. Фомин.

Георгий Дмитриевич. Она ранена?

Алексей. Неизвестно. Сейчас придет Фомин… чего тебе, воды?

Георгий Дмитриевич. Да.

Алексей. Вот, пей… как руки-то дрожат.

Георгий Дмитриевич. Ты подумай: у женщины двое детей!

Алексей. Ладно, ладно… А, Фомин, наконец, ну что? — что вы там пропали.

Фомин. Ничего. Я не мог найти дороги. Пошел в какую-то дверь.

Алексей. Да что ничего… а, черт! Она ранена?

Фомин. Нет, нет, нисколько.

Алексей. Ну, и слава Богу.

Георгий Дмитриевич громко смеется.

Фомин. Там какая-то пожилая дама… Да вот!

Громко плача, входит высокая, полная дама, одета наскоро по-ночному, торопится.

Вера Игнатьевна. Горюшка, что же это, голубчик ты мой, Горюшка! Слышу… ночью… стреляют… До чего я дожила, Господи! Слышу… ночью… стреляют…

Георгий Дмитриевич(нетерпеливо и резко). Ах, мама! Ну и ночью, ну и стреляют, ну и что же? Ах, мама, всегда вы не те слова скажете, что надо.

Алексей. Молчи, Горя. Не плачь же, мама, успокойся, все благополучно.

Вера Игнатьевна(плачет). Какое же это благополучно. Ранена она, что ли?

Алексей. Да нет, мимо. Промах!

Георгий Дмитриевич(смеется). Мимо!

Вера Игнатьевна(плачет). Хоть бы о детях подумали. Двое детей ведь.

Георгий Дмитриевич. Мама!

Вера Игнатьевна. Что теперь будет? Член Думы, депутат, и так тобою все гордятся, и вдруг теперь под суд как какой-нибудь уличный…

Алексей. Ничего не будет, мама, никто не узнает.

Вера Игнатьевна. Как никто — а прислуга? Ты посмотри сейчас, что на кухне делается. Сюда-то боятся идти; Саша уж за дворником хотела бежать, да я ее не пустила: куда, говорю, дура, тебе это послышалось! Завтра же к отцу в деревню уеду, завтра же! Всегда я тебе говорила, Горя, что она плохая женщина…

Георгий Дмитриевич. Молчите, мама, вы не смеете…

Вера Игнатьевна. А стрелять лучше? Слушал бы, Горюшка, мать, так и стрелять не нужно было бы.

Алексей. Ты ее не знаешь, мама. Молчи!

Фомин (тихо). Стибелев, может быть, мне уйти?

Алексей (громко). Да чего уж: раз попал в свидетели так сиди. Правда, посидите, Фомин, а то так все это… Хочешь вина, Горя?

Георгий Дмитриевич. Нет.

Алексей. Иди оденься, ты весь дрожишь. Дать пиджак? Я дам.

Георгий Дмитриевич. Нет. Что она делает?

Алексей. Сейчас узнаю.

Георгий Дмитриевич. Пусть сейчас же уезжает. Сейчас же, слышишь?!

Алексей. Да, да, я ей скажу. Да, думаю, она и теперь не останется. Вы тут посидите, я сейчас…

Георгий Дмитриевич. Денег дай ей.

Алексей. Какие еще деньги!