Екатерина Хромова

С одной стороны, у него был соблазн рассказать о своих ошибках, своей эгомании и общей распущенности, о том, как он потерял друзей и семью, бессмысленно тратил силы и деньги, пил и бегал за юбками. Но с другой стороны, он понимал, что такие откровения делу не помогут и были бы хороши в контексте телеинтервью – как ключевой элемент классической саги под названием Большой Успех… если бы этот Большой Успех действительно имел бы место в жизни. Но когда ты банкрот и пытаешься вернуть приличную девочку, которая ускользает, как увёртливая рыбка, то рассказ о прожигании жизни, деградации, боли, ненависти к себе и страхе совершенно неуместен. Неуловимая, как зигзаги огня, освещающие на миг непроглядную ночь, мрачно доносящую свежесть звёзд, она предельно разожгла страсть охотника. Но, как бы сильно ни хотелось ему наброситься на дичь, он был вынужден, опустив на глаза завесы философского бесстрастия, углубиться в непроходимые талмудические дебри. Собравшись с духом, он бросился в этот натур-философский бой:

– Ты говоришь: «искать ответы на вопросы о смысле жизни». Я думаю, что на эти вопросы ответов не существует, а может быть, не существует и вопросов. Вот, например, моя жизнь. Она проходит в постоянной борьбе, мне некогда задумываться о таких высоких материях, отвлечённых рассудочных теориях. Я совершал все возможные ошибки, кое-какие я даже изобрёл. Но я… в какой-то степени рад, что сделал это. Потому что я понял: нет никакого ответа, поэтому нечего искать. Нет никакой постоянной формы счастья. Никогда не будет так, что я буду просыпаться утром с улыбкой до ушей. Такого просто не бывает.

– Ты просто не отягощён интеллектуальной рефлексией, поэтому твоя жизнь протекает с этаким бытовушным ароматом. Прости за резкость, но нельзя же до такой степени опускаться до приземлённого бытовизма, – сказала она, укоризненно глядя на него.

Он досадливо нахмурился:

– Однако же, не следует проявлять такую мучительность, представляя себе прошлое и будущее, место человека во Вселенной и смысл бытия. Это чуждые человеческой природе абстрактные идеи, которые люди усвоили с трудом и на своё несчастье. Время – это всего лишь плод мысли, а пространство так же мало реально, как и время.

Вдруг он расхохотался, будто вспомнив что-то смешное, и сказал:

– Ты говорила, что любишь мужской причиндал, но сейчас меня беспокоит, осталось ли в твоей жизни хоть что-то человеческое, вроде секаса.

– Говорила, ну и что? Я больше не зацикливаюсь на томных наслаждениях, не держу курс на понижение жизни, а двигаюсь к свету и позитиву и ощущаю потребность в некоторой духовности. В моём сознании совершается пересмотр жизненных приоритетов. Советую и тебе задуматься над этим. Ты слишком консервативен и старомоден.

– Послушай, Кать, а зачем менять совершенство? Никто же не ругается на дизайн доллара, хотя он и очень ретро. Что касается «потребности в некоторой духовности», тут уже каким-то нечистым целомудрием попахивает.

– У тебя наклонность брать жизнь только лишь с её приятной и весёлой стороны.

Он испытывал такое ощущение, какое испытывал бы, следя за ручьём, теряющимся в песках:

– А с какой надо? Научи.

– Нельзя, чтобы такая наклонность доминировала.

Он взглянул на золотых рыбок, Ромео и Джульетту, блестевших в свете огня оранжевыми переливами. И продолжил:

– И потом, что ты подразумеваешь под словами «консервативен и старомоден»? В чём конкретно заключается мой «консерватизм» и моя «старомодность»? Из твоих рассуждений выходит, что интимные отношения тоже «консервативны и старомодны», но они никогда такими не станут – так же, как и доллар.

Она молча ходила по залу, теребя своё ожерелье. Обойдя вокруг ковра, она подошла к нему вплотную:

– Мне очень жаль, правда.

Андрей вздрогнул: ну вот, сейчас его выпроводят. Огонь в камине ярко вспыхнул. Роскошные россыпи бликов заиграли по всему залу. Рыбки в аквариуме испуганно заметались. Горящие, широко раскрытые глаза Кати, поражающие гипнотизирующим блеском, смотрели прямо на Андрея.

– Ты ведь так и не кончил… когда мы занимались любовью, – взволнованно прошептала она.

– Пойдём! – она взяла его за руку и повела к лестнице.

– Если ты это делаешь из жалости… – пробормотал он, совершенно сбитый с толку.

– Я не могу допустить, чтобы ты сохранил обо мне память как о девушке, которая хочет, чтобы мужчина, побывав с ней, остался без удовольствия.

Его сердце радостно забилось.

– Неплохо! Каждое дело должно быть закончено.

Пройдя в комнату, они положили свои телефоны-фонарики на комод, на котором недавно был установлен аквариум. Андрей несмело потянулся и неловко приобнял Катю. Она позволила себя поцеловать, потом, отстранившись, подошла к кровати, находящейся у противоположной стены, легла на неё и стала стягивать с себя лосины; каждое её движение выражало сладострастную томность. Разоблачившись до трусов, Андрей устроился рядом с ней и стал её целовать. До его воспалённого сознания донёсся её жаркий шёпот:

– Не томи, где там твои 17 сантиметров позитива…

И она потянулась чуть дрожащей рукой, залезла ему в трусы: