Екатерина Медичи

В действительности это были всего лишь красивые слова и пустые обещания. Екатерина не имела ни малейшего желания вести войну против Испании ради кого бы то ни было. Ей надо было выдать свою дочь замуж за Генриха Наваррского, первого принца крови и первого по рангу среди протестантов, а также привлечь ко двору самого авторитетного среди них человека — Колиньи: только так, полагала она, в королевстве может воцариться мир. Но возможно ли, чтобы гугеноты, которым в равной мере хотелось и воевать против Испании, и женить Генриха Наваррского на принцессе Валуа, поддержали ее миротворческие усилия? Для Екатерины не было ничего заведомо невозможного — надо лишь вести переговоры.

12 сентября 1571 года Колиньи прибыл ко двору. Он сделал это не без колебаний, откровенно признаваясь приближенным, что опасается за свою жизнь. И действительно, у него было гораздо больше оснований не доверять Екатерине, нежели полагаться на ее слово. Но поскольку выгода от возможности оказывать влияние на короля была слишком велика, он все же отправился в Блуа, где тогда находился двор. С ним-то королева-мать и собиралась договариваться, дабы сделать его гарантом мира в королевстве, однако никогда еще переговоры не заканчивались столь плачевным образом, как в тот раз. Да и могло ли быть иначе, если Екатерина сознательно затевала с Колиньи собственную игру, а он делал вид, что верит притворному радушию своей давней противницы? При встрече они обнялись, точно брат и сестра, и Екатерина приветствовала его словами: «Мы слишком давно знакомы, чтобы обманывать друг друга», на что он с полным основанием мог бы возразить: «Мы всегда только и делали, что обманывали друг друга, так что нам остается лишь продолжать». Таков был характер взаимоотношений этих двух пройдох.

Возвращение Колиньи ко двору было щедро оплачено: он получил бблыиую часть церковных бенефиций своего брата-кардинала, 100 тысяч ливров на обустройство своего замка и место в королевском совете. Екатерина не скупилась, авансом оплачивая мир, содействия в установлении которого ждала от адмирала. Дабы заверить его в искренности своих намерений, она распорядилась казнить католиков Руана, уличенных в насилии над протестантами Нормандии. Создавалось впечатление, что Колиньи со своими сторонниками занял при дворе более привилегированное положение, чем ревностные католики Гизы.

Правда, при этом не обошлось без трагикомического происшествия. Когда адмирала Колиньи представляли молодой королеве Елизавете, она, по натуре своей не склонная ломать комедию, в ужасе отпрянула, увидев, что тот, став на колено, собирается поцеловать ее руку. Для нее, искренне верующей и чистосердечной католички, одно только соприкосновение с еретиком было равнозначно преступлению против религии. Она не могла понять, как можно с почестями принимать такого человека при дворе «христианнейшего» короля. Далекая от политических игр, Елизавета едва не спровоцировала скандал, грозивший сорвать реализацию изощренного плана Екатерины. С тех пор целомудренную королеву больше не искушали общением с еретиками.

В то самое время, когда во Франции разворачивались описываемые события, стал вакантным королевский трон Польши. Поскольку польская монархия не была наследственной, очередного короля избирали, и Екатерина загорелась желанием посадить на польский престол своего любимого сына Генриха, раз уж не удалось женить его на английской королеве. Дело это было непростое, долгое, а главное — дорогостоящее, поскольку надо было «подмазать» если не всех, то, по крайней мере, наиболее влиятельных лиц, от которых зависело принятие решения. Но, как мы помним, для Екатерины не было ничего невозможного, и она с энтузиазмом принялась задело, отправив в Польшу Монлюка, епископа Валансского, своего лучшего дипломата, дабы он подготовил почву для посева, от которого ждали обильных всходов. В мечтах своих Екатерина уже видела любимого сына королем Польши, несущим свет цивилизации восточным варварам, «сарматам». Скоро узнаем, чем завершилась эта ее очередная затея.