Екатерина Великая

— Здесь на Москве — ошень спокойно. Ганц штиль. У нас в Голштинии бывали большие опасности. Однажды, я ошень карашо сие помню, подле самого Киля бродили цыгане. Они нападали на граждан и похищали детей. Мой отец послал отряд гвардии, чтобы ловить их. И меня назначили им командовать. Это било ошень опасно. Цыган ошень даже много, у меня ошень маленький отряд. Но знаете — прекрасные голштинские солдаты! Таких нигде нет… Мы шли лесами, переплывали реки и наконец окружили цыган. Они нас увидали… Ужасный огонь из мушкетов… Паф… паф… Трр… Мы стреляем, они стреляют. Я обнажил шпагу и бросился на них. Тогда они стали на колени и стали умолять о пощаде. Я им дал пардон и повёл к отцу в Киль.

— Ваше Высочество, — тихо говорит Екатерина Алексеевна, — когда же это было?

— Это было… это было… ошень, однако, давно.

— Ваш отец скончался… За сколько же лет до своей смерти он посылал вас в такую опасную экспедицию?..

— Н-ну, года за три… Vielleicht,[18] за четыре… Я точно не помню.

— Знаете!.. Каким же молодым вы стали совершать такие подвиги… Вам было тогда — шесть… семь лет…[19] Когда ваш отец умер и вы остались под опекою моего дяди, наследного принца шведского, вам было одиннадцать лет. Как же мог ваш отец послать вас, единственного своего сына, слабого здоровьем, шестилетнего ребёнка воевать с разбойниками?

Великий Князь покраснел и надулся.

— Ваше Высочество, — высокомерно говорит он, — вы хотите сказать, что я лжец!.. Вы хотите уронить меня во мнении света!.. Благодарю вас за ваше обличение!

— Ваше Высочество, это не я, но календарь вас изобличает.

Великий Князь свистнул собак и вышел из залы.

Долгое неловкое молчание стояло в ней. Тихо играла менуэт младшая Голицына.

XIII

В середине июля Императрица Елизавета Петровна предприняла поездку в Киев на поклонение пещерным угодникам Печерского монастыря. Дочь Петра Великого, осиянная при самом рождении своём блеском и славою Полтавской победы, первый раз ехала в Малороссию, где Разумовский готовил ей восторженную встречу. Отъезжая, Государыня повелела, чтобы двадцать шестого июля отдельным поездом многочисленных подвод, карет, рыдванов и экипажей Великий Князь, Екатерина Алексеевна и принцесса Иоганна поехали нагонять её.

Была макушка лета. На нивах кончали уборку, сено было смётано в стога, стояла ровная, в меру жаркая погода, когда на двухстах подводах тронулся поезд Великого Князя.

Это было в полном смысле слова — кочевье. С ночлега выступили поздно, после сытного завтрака. Надо было отправить вперёд подводы с шатрами, поварами, провизией и всем необходимым для ночи.

Из Москвы выехали по чинам. В передней карете принцесса Иоганна, Великая Княжна, графиня Румянцева и статс-дама герцогини старая немка. Во второй карете Великий Князь, гофмаршал Брюммер, Берхгольц[20] и Деккен, за ними в длинном рыдване везли матрацы и подушки, а дальше в открытых возках ехала молодёжь, камер-юнкера и фрейлины.

Такой порядок продолжался два дня. Он показался скучным молодёжи. Со смехом и шутками на третьем дне пути, несмотря на протесты принцессы Иоганны, молодёжь опростала длинный рыдван, установила в нём скамейки, разложила подушки, и Великий Князь, Екатерина Алексеевна, Александр Михайлович Голицын, граф Захар Григорьевич Чернышёв, Большой Пётр, две княжны Голицыны и девица Кошелева набились в него. Было тесно и весело.

Смех, шутки, пение не прекращались всю дорогу. Рыдван то медленно тащился шагом по песку, спускаясь к броду или на паром, то катил рысью по ровной, хорошо убитой дороге. Пыль клубилась за ним. Тарахтели колёса, шлёпали копыта некованых лошадей, и в тон этому шуму, под этот своеобразный аккомпанемент, во всё горло орал песни Большой Пётр:

В роще девки гуляли
И весну прославляли.
Девку горесть морила,
Девка тут говорила:
— Я лишалася друга,
Вянь трава чиста луга…

«Тпрунды, тпрунды, тпрунды» — тарахтели колёса, «та-па-па, та-па-па» — топтали лошади. Большой Пётр размахивал рукой, отбивая такт.

— И не весна ныне, а лето, нечего врать-то, — сказал Чернышёв.

— Э, Захар Григорьевич, ну к чему учёные замечания…

Когда нагнали поезд Императрицы, стало ещё веселее.

Подводы на целые вёрсты растягивались. На ночлегах стояли длинные коновязи с сотнями лошадей от повозок и от вершников, сопровождавших поезд. За вечерним кушаньем, ночью, при свете костров, деревенские парни и девки водили хороводы и плясали «метелицу», играла роговая музыка, и горластые песельники пели песни.

В этот августовский день на ночлег приехали позднею ночью. Последние вёрсты ехали в полном мраке, окружённые верховыми с факелами. От пламени факелов ночь казалась чёрной.