Екатерина Великая

Уже накануне переворота в 10 часов вечера заговорщики из гвардейской группы, не уверенные в содействии гетмана, явились к нему с прямым требованием принять участие в перевороте и даже угрожали арестом в случае отказа. «Ближе к вечеру Николай Рославлев, премьер-майор Измайловского полка, собрал свой полк и раскрыл солдатам собственные замыслы, — писал Шумахер. — …Весь полк тот час же единодушно высказался за императрицу Екатерину. Тогда указанный майор вместе с лейтенантом Алексеем Орловым около 10 часов вечера отправились к гетману… Они объявили ему единогласное мнение подчиненного ему полка и самым твердым образом потребовали ответить, присоединится ли он к ним или нет… Если он, вопреки их надеждам, откажется, его тот час задержат и содержать под арестом его будет его же собственная охрана… Поэтому он тот час же вышел к собранному полку… и выразил свое удовлетворение принятым ими решением» ^[392].

Датский дипломат не знал, что Орловы уже побывали у гетмана, и к 10 часам вечера Кирилл Григорьевич успел распорядиться о печатании в подведомственной ему типографии Академии наук Манифеста о восшествии Екатерины на престол. Как говорится, старый друг лучше новых двух. Помимо симпатии к Екатерине у Кирилла Григорьевича, как и у Панина, имелись личные причины примкнуть к заговору. То, что император издевался над ним на плацу — еще полбеды. Но Петр захотел передать гетманство своему любимцу Андрею Гудовичу ^[393], а это значило потерю очень высокого положения и очень солидного дохода. Сохранился забавный анекдот о том, что Разумовский не вышел для встречи к Григорию Орлову, крикнув через дверь: «Что тут говорить? Тут делать надо».

Императрица очень осторожно упоминала о разногласиях в стане ее сторонников. «Не все были одинакового мнения: одни хотели, чтобы это совершилось в пользу его (Петра III. — О. Е.)сына, другие — в пользу его жены» ^[394]. О «других» мы наслышаны. А вот среди первых сама Екатерина упоминала только воспитателя Павла. «Панин хотел, чтобы переворот состоялся в пользу моего сына, — сообщала она Понятовскому, — но они (Орловы. — О. Е.)категорически на это не соглашались» ^[395]. Что касается Дашковой, то в переписке с Екатериной она проявляла такую же шаткость позиции, как и в разговоре с дядей. Это видно из ответа императрицы: «Вы охотно освобождаете меня от обязательства в пользу моего сына; чувствую всю вашу доброту» ^[396]. Вопрос о том, кто наденет корону, пока для заговорщиков оставался открыт.

Презренный металл

Переворот, как и любое дело, требовал денег. Эта мысль почему-то вызывает стыдливое неприятие у одних ученых и злорадное торжество других: подкуп солдат — первый признак неискренности их намерений, вместо патриотических чувств — звонкая монета. Между тем гвардия уже полгода не получала жалованья, но должна была на что-то жить. Если об этом не подумал император, то подумали его противники.

Вельможных сторонников Екатерина могла соблазнить, посулив более высокое положение. «Значительные особы убеждались по тайным с нею связям, что они были бы гораздо важнее во время ее правления» ^[397], — замечал Рюльер. Что касается простых солдат, то им нужен был хлеб насущный. У французских авторов, писавших по горячим следам о «петербургской революции», мелькают сообщения, будто государыня «раздала золото, деньги и драгоценности, которыми обладала» ^[398]. Прусский посланник Гольц в конце августа 1762 года доносил Фридриху II, что «Панин… давно уже снабжал императрицу суммами, которые были употреблены на подготовление великого события» ^[399], то есть переворота.

Кроме того, Екатерине удалось устроить Орлова на должность цалмейстера (казначея) при генерал-фельдцейхмейстере (командующем артиллерией). Сначала шефом Григория был П. И. Шувалов, а после его смерти — генерал-лейтенант Александр Никитич Вильбоа. Некогда он состоял камер-юнкером при малом дворе, но был удален на военную службу, поскольку великокняжеская чета его отличала. Теперь Екатерине пригодилась старая дружба. Хотя Вильбоа примкнул к императрице только в день переворота, он, как и многие, догадывался о том, что готовится в городе. Без его благожелательного невмешательства Орлов вряд ли смог бы свободно распоряжаться артиллерийской казной.

Негодование служивых против Петра Федоровича только усиливалось тем, что материальную помощь они получали не от законного государя, а от его жены. 25 июня, за три дня до переворота, французский поверенный в делах Беранже доносил в Версаль: «Весьма ощущается недостаток в средствах. Никто не получает причитающегося ему жалования, и ропот недовольства возрастает с каждым днем… Уверяют, что мятежный дух распространился уже до Казани. Но это не мешает царю находиться в самой надежной безопасности. Он проводит время в Ораниенбауме, окруженный своими солдатами, дает балы и посещает оперные представления. С ним самые красивые женщины, мужей которых я вижу грустно прогуливающимися в городских садах» ^[400].