Екатерина Великая

Вскоре до Екатерины дошли сведения о связи молодого Разумовского с великой княгиней и об их честолюбивых планах^[988]. Информацию подобного характера передавали своим дворам иностранные дипломаты. Особенную заинтересованность в ней проявил французский посол Дюран. Именно он в 1775 году через Разумовского предложил цесаревичу крупный денежный заем, узнав о котором Екатерина сделала сыну суровый выговор^[989].

Франция долгие годы была самым опасным врагом России на международной арене, она приложила огромные усилия для того, чтобы лишить Петербург возможности заключить выгодный мир с Турцией, больше всех сожалела о прекращении войны и о подавлении Пугачевского бунта. Направляя в Париж нового посла И. С. Барятинского, вице-канцлер предупреждал его, что служить ему придется «в таком месте, где концентрируется злоба, ненависть и ревность против Империи». «Общая система Франции против нас, — писал в инструкции Никита Иванович, — состоит в том, чтобы… стараться возвратить Россию в прежнее положение державы, действующей не самостоятельно, а в угоду чужим интересам»^[990].

В этих условиях сближение Павла с французами выглядело в глазах Екатерины как измена. Такой поступок стоял в ряду других «промахов» наследника, который, казалось, противопоставлял свою позицию всему, что делала мать на внутри- и внешнеполитической арене. Еще в 1774 году великий князь подал императрице созданный им совместно с братьями Паниными проект «Рассуждение о государстве вообще». Этот труд возник одновременно с подготавливаемым Екатериной для введения в действие «Учреждением о губерниях…». Он содержал завуалированную критику курса тогдашнего правительства и был встречен государыней более чем сдержанно. В ответ на свою «неуместную» активность Павел не получил места ни в Сенате, ни в Совете^[991].

История с займом у Франции доказывала, что цесаревич и его окружение не оставили попыток продвинуться к власти. Денег Павел получить не успел^[992]. Дюрану дали понять, что он в России больше не ко двору. Его сменил маркиз Жак-Габриель Луи де Жюинье^[993].

Внести в царскую семью хотя бы внешний мир могло появление у великокняжеской четы наследника. Екатерина с нетерпением ждала этого события, поскольку оно укрепляло ее ветвь на престоле. Из Москвы императрица сообщала своему старому «конфиденту» барону М. Гримму: «Вы желали, чтобы от моего богомолья к Троице сделалось чудо и чтобы Господь послал молодой великой княгине то, что некогда даровал Сарре и престарелой Елисавете; желание Ваше исполнилось: молодая принцесса уже третий месяц беременна, и здоровье ее, по-видимому, поправилось»^[994]. Однако надеждам не суждено было осуществиться: 15 апреля 1776 года в Петербурге, куда вернулся двор, супруга великого князя скончалась в присутствии тринадцати докторов, хирургов и повивальной бабки, так и не произведя на свет желанного наследника^[995].

В письме Гримму императрица рассказывала: «10 апреля в 4 ч. утра сын мой пришел за мною, так как великая княгиня почувствовала первые боли. Я вскочила и побежала к ней, но нашла, что ничего особенного нет, что… тут нужны только время и терпение. При ней находились женщина и искусный хирург. Такое состояние продолжалось до ночи, были спокойные минуты, она иногда засыпала, силы не падали… Кроме ее доктора, который сидел в первой комнате, приглашены были на совет доктор великого князя и самый лучший акушер. Но они не придумали ничего нового для облегчения страданий и во вторник потребовали на совет моего доктора и старого искусного акушера. Когда те прибыли, то было решено, что нужно спасать мать, так как ребенок, вероятно, уже не жив. Сделали операцию, но по стечению различных обстоятельств, вследствие сложения и других случайностей наука человеческая оказалась бессильною… Я не имела ни минуты отдыха в эти пять дней и не покидала великой княгини ни днем, ни ночью до самой кончины. Она говорила мне: „Вы отличная сиделка!“ Вообразите мое положение»^[996].

На следующий день Екатерина продолжает свой рассказ Гримму: «Мы чуть живы… Были минуты, когда при виде мучений я чувствовала, точно и мои внутренности разрываются: мне было больно при каждом вскрикивании. В пятницу я стала точно каменная, и до сих пор все еще не опомнилась. Вообразите, что я, известная плакса, не пролила ни единой слезы… я себе говорила: „Если ты заплачешь, другие зарыдают, коли ты зарыдаешь, те упадут в обморок и все потеряют голову; тогда не с кого будет взыскать“»^[997].13-го в пятом часу утра Екатерина наспех писала своему статс-секретарю Козмину: «Сергей Матвеевич, дело наше весьма плохо идет. Какою дорогою пошел дитя, чаю, и мать пойдет. Сие до времени у себя держи, а теперь напиши письмо к Кашкину (коменданту Царского Села. — О. E.), чтоб покои в Царском Селе приготовили и держали, будто к моему рождению, не равно — приеду. Кой час решится, то сына туда увезу»^[998]. В этот момент Екатерина уже знала и о неверности Натальи Алексеевны Павлу, и о том, что сам цесаревич замешан в очередном заговоре.