Екатерина Великая

Однако русская сторона была неприятно удивлена размерами территориальных притязаний Польши. Секретный первый артикул присланного из Варшавы проекта предусматривал присоединение к Польше Бессарабии (современной территории Молдавии) и Молдавии по реку Серет (северо-восточной части современной Румынии). Такое требование неизбежно вело к конфликту с Австрией, желавшей получить земли вниз по Дунаю. Потемкин считал, что Польша просит о многом, чтобы получить хоть что-нибудь, и в результате переговоров удовольствуется синицей в руке, мечтая «о журавле в небе»^[1225]. «Надобна крайняя осторожность, чтоб конфедерация наша не вожзгла другой, по видам прусским», — предупреждал князь. С этой целью «прусский двор и английский надлежит менажировать»^[1226]. Такое предложение не нравилось Екатерине, так как, получив текст замечаний, она пометила на полях: «Колико прилично по собственному тех дворы поведению»^[1227].

Собственное же «поведение» Ге и Гю оставляло желать лучшего. Их попытки узнать, на каких основаниях Россия согласилась бы заключить мир, оскорбило Екатерину: «Я всякий вопрос от нации к нации считаю оскорблением, так как никто не имеет права допрашивать другого; всякий волен действовать сообразно со своими интересами». Императрица презирала Георга III за слабость, проявленную в войне с колониями, дразнила «королем-буржуа» и заявляла, что если бы ей пришлось лишиться богатых земель империи, она предпочла бы застрелиться. «Братец Ge величайший политик, — писала она Гримму. — …Он потерял 15 провинций; я смотрю на это, как на высшее государственное преступление, которое заслуживало бы строгого наказания, что до меня касается, то я не желаю потерять ни одного вершка земли. Ведь государства не канавы, от которых чем более отнимают земли, тем они становятся больше»^[1228].

Когда-то, возражая против политики вооруженного нейтралитета, Потемкин указывал императрице именно на то недоброжелательство, которое Россия может встретить со стороны Англии в случае новой войны. Теперь его мрачные «пророчества» оправдывались. Но Екатерина храбрилась, особенно в письмах Гримму: «Братец Ge полагает, что очень насолил мне, запретив своим подданным снабжать меня за деньги кораблями; эти корабли доставили бы им миллионы; ну так у меня будут же корабли, а подданные его моих денег не получат». И в следующем письме: «Братец Ge сделал великолепную декларацию, будто он станет держаться строгого нейтралитета, и на этом основании отказал нам в транспортных кораблях, а потом тонкий и весьма тонкий плут послал в Константинополь корабль с громадными транспортами военных припасов».

Естественно, никакое мирное посредничество от Ге и По не могло быть принято. «Меня преследуют, чтоб я постановила условия мира, чтоб я объяснилась на счет этого мира, — с раздражением писала она в апреле 1788 года. — …Мне хотелось бы сказать всем: оставьте меня в покое»; «Война еще и не началась… Мы не можем знать, какой оборот примут дела… мы не должны ронять себя в глазах Порты, которая все еще дерзка»;

«Недавно дерзкое предложение возвратить Крым было возобновлено»; «Надо побить их и потом уже говорить о мире»; «Так как об этом мире хлопочет вся Европа, то было бы желательно, чтоб она отказалась от этих хлопот для того, чтоб мир мог состояться. Видали Вы когда-нибудь, как маленькие дети тащат в разные стороны какой-нибудь лоскут, пока не разорвут его?»^[1229]

Тем временем подготовка договора с Польшей шла полным ходом. Казалось, даже Екатерина, наконец, склонилась к этому. Однако таинственность, которой Станислав Август окружал в Варшаве обсуждение проекта, вызывала большие подозрения в обществе. Опасались, что происходит сговор между королем и Россией, ведущий к новому разделу Польши. В этих условиях прусской дипломатии было особенно легко действовать. Уже в мае 1788 года Потемкин с беспокойством сообщал императрице: «В Польше в большой ферментации, а особливо молодежь»^[1230].

Возбуждение, или «ферментация» (от французского fermentation — волнение), в которой пребывали поляки в связи с неизвестностью относительно действий короля, толкала многих в объятия Пруссии, обещавшей помощь против русской агрессии. Чтобы хоть как-то воспрепятствовать прусской агитации, петербургский кабинет предложил созвать в Польше чрезвычайный сейм по вопросу о подписании договора. «В Польшу давно курьер послан и с проектом трактата, — писала Екатерина Потемкину 27 мая, — и думаю, что сие дело уже в полном действии. Универсал о созыве Сейма уже в получении здесь».

Императрица очень рассчитывала на то, что сейм поддержит предложения о создании вспомогательного польского войска. Однако время было упущено. К началу сейма Россия сражалась уже не с одной Турцией. 26 июня шведский король Густав III атаковал крепость Нейшлот. Страна, воюющая на два фронта, не могла восприниматься как сильный и желанный союзник.