Екатерина Великая

Памфлетист ошибся: русская смута оказалась еще страшнее французской. Но срок, в который созреют семена, брошенные в мерзлую почву, он назвал точно — век.

За время царствования Екатерины русское дворянство ушло далеко вперед по пути нравственного развития. Массон сумел уловить ту неловкость, которую испытывал благородный человек конца XVIII века при мысли о том, что ему придется поцеловать руку государя^[1420]. Неслучайно возник анекдот, будто Радищев при награждении его орденом Святого Владимира не преклонил колени перед императрицей. В реальности такого казуса случиться не могло — иначе Екатерине пришлось бы встать на стул, чтобы возложить на кавалера орденские знаки. Но сам по себе рассказ показателен. Он подчеркивает не только вольнодумство будущего автора «Путешествия…», но и тот факт, что просвещенное общество в это время уже тяготилось даже внешними знаками выражения верноподданнических чувств.

Всем этим настроениям Екатерина не просто позволяла существовать, она во многом спровоцировала их. Вспомним ее слова о рассаднике устриц. «Чтобы убедиться, что они вполне здоровы, — писала императрица, — надо в хорошую погоду, когда они раскрываются, кольнуть их острием палки; если, закрываясь, они так ее зажмут, что скорее дадут себя поднять, нежели ее выпустят, то тогда они очень хороши»^[1421]. Нельзя сказать, чтобы, распахивая двери для европейских культурных веяний, государыня мечтала именно о революционных «устрицах». Но они были перенесены ею, как сорняки, вместе со здоровыми ростками. В конце царствования Екатерина захотела очистить от них свой рассадник, но стоило ей «кольнуть» «острием палки», как, сжимая створки, раковины едва не прищемили пальцы садовницы.

Массон говорил, что среди знати «есть гордые, великодушные личности», которые, «не будучи последователями системы равенства и свободы», все же являются врагами самодержавия, возмущаясь «тем позорным самоотречением, которое от них требуется». Он имел в виду в том числе и Александра Воронцова. Мироощущение, царившее в кругу «социетета», хорошо передано в письме П. В. Завадовского в Лондон С. В. Воронцову, написанном в 1789 году:

«Страшные издержки без хозяйства, все вышло из порядка; нет связи и соображения; до крайнего приходим истощения… Сия машина требует умственной силы. Судьба же отдаляет время вступить России на степень величия, соразмерную ее могуществу. Ты пожелаешь узнать многие причины. Удовольствуйся одною: несчастье в избрании людей… Люблю Отечество… но живу в такое время, когда льстецы приемлются, а благонамеренные молча вздыхают. Нет способу говорить, что думаешь»^[1422].

Так же станут писать оппозиционные дворяне и десять, и пятнадцать, и двадцать пять лет спустя. Стилистически из подобных рассуждений вырастет либеральная мысль александровского царствования. Но главное уже сказано — «несчастье в избрании людей». «Не мы у власти», следует расшифровать этот пассаж, а потому и России не время «вступить на степень величия».

Недовольство Завадовского глубокое и всеобъемлющее. Оно касается и царствования Екатерины, и Отечества в целом, но основано на весьма прозаичном предмете — неудовлетворенности собственным положением в правительстве. На невозможности достигнуть первенства. На жалобы Петра Васильевича стоит обратить внимание хотя бы потому, что они характерны для целого круга умных, образованных, честолюбивых людей, которые стремились занять высшие посты даже ценой переворота всей государственной жизни. Уместно будет привести жесткое высказывание адмирала П. В. Чичагова о разного рода придворных фрондах: «Сколько я знавал этих высокомерных дворян, которые при Екатерине ничем не были довольны, считали себя недостаточно свободными, то и дело роптали на правительство, а при Павле — только дрожали»^[1423].

Воронцов и Завадовский принадлежали к числу заядлых фрондеров, но долгие годы оставались при чинах и должностях. В течение двадцати лет Александр Романович управлял российской торговлей. Императрица его недолюбливала, и это чувство было взаимным, поскольку переворот 1762 года прекратил фавор семьи Воронцовых. Их сотрудничество напоминало отношения Екатерины с Паниным. Сходство усиливалось еще и тем, что Александр Романович тоже был проводником идей дворянского либерализма.

При дворе Воронцова называли «медведем», говорили, что он действует «для своих прибытков», мало чем отличаясь от отца, знаменитого мздоимца Романа Большого Кармана^[1424]. Человек неуступчивый, медлительный и методичный, Александр Романович обладал феноменальной коммерческой хваткой и умел выжимать деньги буквально из воздуха. Этот утонченно воспитанный вельможа унаследовал торговые способности своей материнской родни, богатых поволжских купцов Сурминых.