Екатерина Великая

Екатерина зашла в тупик. Ее бывшие политические союзники, в том числе экс-канцлер Бестужев, попали в немилость и были сосланы. Она и сама едва избежала ареста и оставалась при дворе благодаря императрице. Ее любовника Понятовского услали прочь, и она понимала, что надеяться на его возвращение бесполезно. Ей очень не хватало людей, на которых можно было бы опереться, но искать их сейчас было опрометчиво. Это могло привести к роковым последствиям. Тридцатилетняя Екатерина уже не считала себя молодой, хотя и сохранила свою привлекательность. Когда Григорий Орлов прибыл в Петербург, она, по понятиям того времени, уже миновала расцвет своей красоты.

Жан Луи Фавьер, французский осведомитель, которому в то время часто доводилось видеть Екатерину, записал свои впечатления о ней — впечатления, основанные на близких наблюдениях и проницательном суждении. Фавьер не был приверженцем Екатерины, наоборот, он был противником молодого двора и ни в коем случае не желал добавлять лести и присоединяться к поклонникам великой княгини, осыпавшим ее похвалами без меры.

Что касается ее личных достоинств, Фавьер писал, что Екатерина «обладала не такой уж ослепительной красотой». Ее талия была тонкой, но не гибкой; она величаво и с достоинством несла свое тело, но ей не хватало изящества; ее обращение подкупало своей простотой и радушием, но в то же время не было свободно от аффектации. Ее груди не хватало полноты, а длинное худое лицо с едва заметными пятнами, выступавшим вперед подбородком, широким ртом и носом с крошечной горбинкой едва ли могло служить эталоном красоты. Ее глаза, «настороженные и приятные», были не такими уж красивыми. Фавьер приходил к выводу, что Екатерина «была скорее хорошенькой, чем безобразной», но красотой не поражала. Касаясь ее способностей и характера, Фавьер скептически отнесся к «необоснованным восхвалениям» других, но заметил при этом, что своей исключительной начитанностью Екатерина была обязана тому, что оказалась в условиях принудительной изоляции; ее ум, не будучи гениальным, тем не менее получил великолепную образовательную подготовку. Она основательно занялась науками в Ожидании того, что однажды ей придется стать главным советником своего мужа. «Чтение и размышление были для нее единственным средством подготовки», — так считал Фавьер. И она проделала заслуживающую уважения работу, не только обогащая себя знаниями, но и учась думать.

Ум Екатерины отличался пытливостью и склонностью к анализу явлений, отвлеченные философские идеи были для нее желанной пищей. Однако французу показалось, что, упиваясь этой духовной свободой, она допустила крупную ошибку. «Вместо того чтобы приобрести теоретические и практические познания в области управления государством, — писал он, — Екатерина посвятила себя метафизике и системам взглядов на мораль современных ей мыслителей». (Очевидно, Фавьер не знал, что уже несколько лет Екатерина проходила школу административной практики, управляя голштинскими поместьями Петра.) Читая энциклопедии Монтескье, книги Вольтера и Дидро, она увлеклась возвышенными идеями просвещения необразованного народа, поставив перед собою цель — научить подданных думать и рассуждать рационально. Она считала, что сможет управлять ими не так, как издревле управляли русскими — через страх, грубое принуждение и мощное давление сверху, но путем убеждения и уважения к беспристрастному закону.

По мнению Фавьера, у Екатерины сформировалась «система политических взглядов, довольно возвышенных, но на практике неосуществимых». Было бы не только невозможно, но и очень опасно пытаться осуществить такие заумные планы в условиях, с которыми должен был столкнуться Петр, став с ее помощью императором. В конце концов, русские были «грубым народом, лишенным идей, но богатым предрассудками, народом, которому недоставало культуры во всем и который привык к положению бессловесного, запуганного раба». Варварство России восходило к незапамятным временам, и попытка привить русскому народу новые традиции была бы верхом глупости.

И все же, несмотря на отрицательное отношение Фавьера к духовным исканиям Екатерины, он ни в коей мере не разделял широко распространенное мнение, что она была женщиной, которой управляли страсти и в которой не было нравственной целостности.

«Ее склонность к кокетству в значительной степени преувеличена», — писал Фавьер. Она была «женщиной чувства»; испытывая огромную потребность в любви, она «уступала лишь наклонности своего сердца и, возможно, вполне естественному желанию иметь детей».