Екатерина Великая

А дальше Петр стал в тревоге размышлять, на что же, собственно, способна Екатерина. Один голштинец, который случайно оказался в городе и стал свидетелем событий, каким-то чудом выбрался из столицы, когда на дорогах еще не было выставлено кордонов. Он принес весть о беспорядках в Петербурге. Ошеломленный и разгневанный предательством жены, Петр поначалу предположил, что просто на улицу вышли крикливые смутьяны и устроили заварушку, похожую на обычные кабацкие драки. Что же касается нелепых притязаний Екатерины на престол, то Петр отказывался верить, что его подданные клюнут на эту удочку.

Придворных же известия из столицы встревожили больше, чем самого Петра Петр позвал своих секретарей и усадил их сочинять послание с язвительными обвинениями в адрес Екатерины. Он также отдал распоряжение своему канцлеру вместе с Александром Шуваловым и князем Трубецким выехать в столицу и уговорами или силой устранить Екатерину с арены действий. Петр послал в Петербург гонцов, приказав им выяснить, что же там происходит, а также отдать распоряжение гвардейским полкам срочно идти к Ораниенбауму для защиты императора и его двора. Петр мимо ушей пропустил слова прусского посланника, который советовал ему бросить все и поскорее уносить ноги в Финляндию.

Он отправил курьера в Петергоф, поручив от его имени вызвать в Ораниенбаум голштинцев, велев прихватить с собой пушки. Если Екатерина настолько глупа, что станет штурмовать дворец, то пусть так и будет. Тогда она убедится, из какого теста выпечены верные ему войска.

Поджидая из Петербурга своих гонцов и вызванные гвардейские полки, Петр занимался подготовкой к обороне, отклонив предложение знатока дворцовых переворотов, генерала Миниха, срочно отправиться в столицу с военным эскортом и лично встретиться с мятежниками. Теперь Петр отверг и другой совет Миниха — укрыться в крепости Кронштадта, который отделял от Ораниенбаума лишь залив.

Правда, Петр все-таки послал в Кронштадт двух офицеров, не подозревая о том, что комендант уже получил распоряжение от новой императрицы закрыть ворота крепости. Поджидая голштинцев, император отобедал в саду со своей любовницей и другими дамами, подняв бокал за свой будущий военный успех, а потом, взбодренный вином и призрачными надеждами, отдыхал безмятежно. Его не очень беспокоило то, что ни один из его посыльных не вернулся из Петербурга и что Воронцов, Трубецкой и Шувалов тоже уже запаздывали.

Когда же голштинская гвардия наконец прибыла, Петр тотчас отдал приказ оставаться в Ораниенбауме. Он расставлял по дворцу солдат, словно шахматные фигуры, как когда-то в детстве расставлял своих оловянных солдатиков. Это заняло его целиком и полностью, заглушив все те сомнения, что точили его душу. Собственно говоря, Петру еще ни разу не доводилось командовать армией в настоящем сражении, несмотря на все его хвастливые рассказы о своих подвигах. И если Екатерина выставит против него своих приверженцев, хватит ли у него мужества столкнуться с противником лицом к лицу? А что, если гвардейские полки Петербурга отвернутся от него?

В конце концов осоловелый и не способный к действию Петр согласился ехать в Кронштадт. Может быть, чутье подсказывало ему, что подкрепления из Петербурга он не дождется и что жена ловко выхватила у него из рук власть. Но Петр боялся признаться в этом самому себе. Он искал забвение в вине, орал на придворных, говорил, что ни за что не поднимется на борт судна, идущего в Кронштадт, пока на корабль не погрузят изрядный запас вина и все кухонные принадлежности. Целый час слуги грузили на корабль императорские бутылки и фляги, горшки и кастрюли, а вместе с ними и всю свиту из пятидесяти человек. То, что не поместилось на вельботе, затолкали на небольшую яхту. Наконец почти в полночь оба судна отчалили от берега.

Вояж омрачился промозглым ночным холодом, и Петр пытался согреться, потягивая вино. Мысли его оставались спутанными, а к недоумению начали примешиваться дурные предчувствия и страх. Ему не к кому было обратиться за поддержкой, разве только к любовнице, которая теперь и сама была бледна, как полотно, от тревоги и усталости. Когда же впереди показались огни крепости, лоцман вельбота доложил, что вход в гавань перегорожен цепями и путь закрыт. Должно быть, в эту минуту Петр ощутил страх, но честолюбие еще давало о себе знать.

Он вскочил в шлюпку, сел на весла и принялся грести, плывя к крепости.

— Немедленно снимите эти цепи! Это говорю вам я, ваш император! — скомандовал Петр, когда шлюпка приблизилась к сторожевой башне. Приказав поднести поближе фонарь, он расстегнул мундир, и стали видны ордена на его груди, подтверждающие, что он и есть тот, кем себя назвал. От прозвучавшего ответа все у Петра внутри похолодело.

— Нет у нас императора — одна императрица!

Шлюпка поплыла прочь, и тогда в крепости зазвучали трубы, загрохотали барабаны, призывая к оружию. До ушей Петра донеслись возгласы: «Виват Екатерина! Виват Екатерина! Виват!».