Екатерина Великая

«Она умела слушать», — записал мемуарист Грибовский. По свидетельству Гримма, «она всегда верно схватывала мысли своего собеседника, так что неточное или смелое выражение никогда не вводило ее в затруднение, а тем менее не рисковало показаться ей неуважительным» [361]. Любопытную быль или молву опубликовала «Русская старина» об адмирале Чичагове, которого императрица пригласила рассказать об одержанных им победах над шведским флотом в 1789 и 1790 годах. Тот, не будучи светским человеком, во время рассказа сначала смущался, а потом вошел в такой азарт, что стал кричать, размахивать руками, горячиться и употреблять нецензурные слова. Затем, опомнившись, стал на коленях просить прощения. — «Ничего, Василий Яковлевич, продолжайте, я ваших морских терминов не разумею». Чичагов был щедро награжден, получив в два приема 1388 и 2417 душ, а также орден Георгия I степени [362].

В случаях, когда императрица не видела выхода из затруднительного положения, она не считала зазорным обращаться за советом к более компетентным лицам. Так, ей стало известно, что на территории Речи Посполитой проживало около 300 тысяч старообрядцев, бежавших из России. Как их вернуть на родину и наставить на путь истинного православия? Запросила мнения архиепископа Дмитрия Сеченова: «Я б желала изыскать способы к тому и другому, того для вручитель сего имеет с вашим преосвещенством говорить и посоветовать» [363].

Далеко не каждый венценосец готов признать своего подданного умнее себя. Екатерина это сделала. В 1785 году она писала Гримму о Г. А. Потемкине: «Надо отдать ему справедливость, он умнее меня и все, что он ни делал, было глубоко и обдумано» [364].

Императрица умела пользоваться еще одним средством для укрощения даже таких строптивых подчиненных, как, например, Державин, — обаятельной внешностью. Современники оставили множество портретных зарисовок Екатерины, выполненных как кистью, так и пером.

Мы оставляем в стороне описание чисто женских прелестей Екатерины и обратимся к портретным зарисовкам, авторы которых пытались раскрыть ее манеру поведения, внутренний мир, интеллектуальные способности. Это более сложная задача, чем описание внешности; не всем современникам она оказалась по плечу, тем не менее даже самые скудные сведения о ней вносят пусть незначительные, но дополнительные штрихи к ее портрету.

Едва ли не самое подробное описание императрицы, относящееся ко времени ее блеска и славы, принадлежит английскому послу лорду Каскарту, трижды в разные месяцы 1768–1769 годов возвращавшемуся к ее характеристике. 12 августа 1768 года он отзывался о Екатерине с величайшим пиететом: «Между всеми женщинами на свете императрица едва ли не способнейшая для ведения столь сложного механизма». Ум ее он назвал «необыкновенным». Через пару месяцев лорд дополнил портрет новыми деталями: «Наружность императрицы полна неописанного достоинства, преобладающего над остальными чертами выражения, и в то же время проникающее ее ясное спокойствие, внимание и благосклонность, распространяющиеся на всех». Ее решения отличались мудростью. В депеше в марте 1769 года Каскарт, будучи человеком мыслящим и наблюдательным, присмотревшись к императрице, обнаружил в ней новые достоинства: «Не видев императрицы, трудно представить себе понятие о быстроте ее мысли и соображении, о ее внимании к делам и желании управлять государством с достоинством и пользой даже до последнего из ее подданных». Через три четверти года Каскарт сосредоточил внимание еще на одной черте характера императрицы, причем продолжал отзываться о ней с таким же восторгом, как и в предшествующих донесениях: «Ее императорское величество обладает весьма просвещенным умом, быстрым соображением, замечательной решимостью, большой твердостью и весьма похвальным желанием действовать относительно всех обязанностей, относительно ее высокого сана с полной доступностью для полезных сведений и с явным уважением к характерам, достойным повсюду, где бы она не нашла их» [365].

Комплименты Каскарта в адрес Екатерины написаны в то время, когда отношения между Англией и Россией отличались доброжелательностью и взаимные интересы в дружественных отношениях находили понимание и в Лондоне и в Петербурге.