Екатерина Великая. Греческий прожект

И князь, и граф были поражены видимым изменениям, постигшие императрицу: бледная, простоволосая, с впалыми щеками, она смотрела на них тусклым померкшим взглядом, губы ее дрожали. С трудом выпростав из-под одеяла слабую исхудалую руку, она подала ее сначала Потемкину, потом Орлову. И тот и другой не сумели сдержать своих слез. Некоторое время никто из них не мог произнести и слова, все трое, стараясь подавить плач, всхлипывали. Мужчинам, видавшим ее во славе и величии, было невыносимо смотреть на нее в таковом потерянном состоянии.

Оба встали пред ее постелью на колени. Потемкин, нетерпеливо утерши непрошеные слезы, срывающимся голосом, укоризненно молвил:

– Матушка наша, как же так! Я думал ты заблажила, а тут… ты… Ужели, хочешь осиротить нас, твоих птенцов, твоих верных рабов? Скажи слово, и мы перевернем мир для тебя, токмо улыбнись, скажи, что не бросишь нас…

Федор Орлов, кривя плачущий рот, вторил ему:

– Ужели, государыня-матушка, оставишь весь русский народ, коий молится за свою царицу и любит тебя безмерно? Будет уже тебе горевать, матушка, восстань из сей кровати, выйди к нам, сирым! Каждый русский готов за тебя горы свернуть на благо тебе и отечеству, голову положить на поле брани!

– Не унывай, на Бога уповай! Tempus vulnera sanat, – напомнил ей пословицу князь Потемкин, тщась молвить назидательно, но голос сорвался на фальцет.

Екатерина, смотрела в потолок, не хотела слушать их. Но как тут не услышать таковые слова! И в самом деле, что ж делать, раз Господь так положил? Знать, не можно человеку быть со всех сторон счастливым… И то благодарить Его надобно, что дал хоть четыре года вкусить оного медового счастья. Она повела глазами в их сторону, на губах через силу появилось подобие улыбки, сказала, чтоб оставили ее, но чтоб пришли к ней обедать. За трапезой, она почти не ела, но разговаривала, однако сама вопросов, как прежде бывало, не задавала, токмо слушала и отвечала на редкие и осторожные реплики. Обещала вскорости прийти в себя и встретиться с ними в Зимнем.

Обнадеженные друзья покинули Петергоф, уверенные, что вскоре встретятся с ней в Санкт-Петербурге. Любому другому в таком состоянии можливо было не поверить, но не ей: государыня Екатерина Алексеевна словами не разбрасывалась.

Екатерина, помня свое обещание, уже на следующий день, после обеда, еще очень слабая, потухшая и безразличная ко всему, вдруг потребовала приготовить кареты и собираться ехать в Петербург. Никакие увещевания даже Анны Никитичны и Марии Саввишны не помогли. В пять вечера двумя экипажами они тронулись в столицу. К Зимнему дворцу они подъехали ночью. К их удивлению, все окна дворца были темными, а двери на замках. На зов камердинера Зотова никто не откликнулся. Екатерина приказала проверить эрмитажные двери, и, естьли они такожде заперты – взломать. Что Зотов и сделал. Словом, первую ночь после возвращения, все спали в холодном помещении, не раздеваясь, набросив на себя шубы.

* * *

Потемкин был шокинирован, когда увидел Екатерину в состоянии полной прострации. Стало быть, вот как она, оказывается, любила оного мальчишку – Ланского! Вот как она, стало быть, может страдать от потери своего любимца! А ведь он, в пору их любви, когда она плакала по каждому поводу в отношении своего Гришешишечки, всякий раз реагировал на оное с недоверием, принимая ее слезы за притворство.

Дома, он, стиснув пальцами виски, расширив глаза, глядя перед собой, размышлял о тех днях, когда они были вместе. Как же она его любила! И как же он, глупец, не ценил то, что великодушная к нему судьба, подарила ему, простому смоленскому дворянину! Роскошнейшую и умнейшую женщину! Она родила ему дочь… Какой же он дурень! Дурак! И еще раз – дурачина! Олух Царя небесного! Чего ему было надобно, чего ему не хватало? И что он, в конце концов, получил на сей день? Ни семьи, ни любви… Одни бесконечные интриги вокруг его персоны. Он опустил тяжелые веки, двинул массивное тело и улегся, раскинув ноги, на широкой софе, как был – одетым и в высоких сапогах. Желая отогнать непрошенные мысли, он хотел заснуть, но мысли не давали ему покоя.

Его счастье, что он – ее правая рука! Из любимца она сделала его Первым министром и сим весьма разочаровала явных и скрытых его врагов. Вестимо, она ценит его: он необходим не токмо для ее ума, но и для государственных дел, коих невпроворот…