Екатерина Великая. Портрет женщины

«Это был человек очень умный, уже немолодой [в ту пору Гилленборгу было тридцать два года] <…> Прибыв в Петербург, он пришел к нам и сказал, как и в Гамбурге, что у меня философский склад ума. Он спросил, как обстоит дело с моей философией при том вихре, в котором я нахожусь; я рассказала ему, чем занимаюсь у себя в комнате. Он мне сказал, что пятнадцатилетний философ не может еще себя знать достаточно, и, кроме того, я окружена столькими подводными камнями, что есть все основания бояться, как бы я о них не разбилась, если только душа моя не исключительного закала; и что надо ее питать самым лучшим чтением, для чего рекомендовал мне „Жизнь знаменитых мужей“ Плутарха, „Жизнь Цицерона“ и „Причины величия и упадка Римской республики“ Монтескье.

Я пообещала прочитать эти книги и в действительности искала их. Я нашла «Жизнь Цицерона» на немецком и осилила несколько страниц, после чего перешла к Монтескье. Когда я начала его читать, он заставил меня задуматься, но я так и не смогла одолеть его целиком, поскольку он вгонял меня в сон, и, в конце концов, отложила его <…>

Мне не удалось найти Плутарха. Его я прочитала лишь два года спустя.

Желая доказать Гилленборгу, что она вовсе не поверхностная особа, Екатерина написала о себе эссе, «дабы он мог видеть, знаю ли я себя или нет». На следующий день она передала Гилленборгу эссе, которое назвала «Портрет философа в пятнадцать лет». Он был впечатлен и вернул его вместе с дюжиной страниц комментариев, большей частью хвалебных. «Я читала и перечитывала несколько раз его сочинение, я им прониклась и намеревалась серьезно следовать его советам. Был и еще один случай, удививший меня. Однажды во время беседы со мной он позволил себе следующее высказывание: «Как жаль, что вы выходите замуж!» Я хотела узнать, что он имел в виду, но он мне так и не ответил».

В начале февраля Петр достаточно окреп, чтобы отправиться в путь, и императрица привезла его в Петербург. Екатерина вышла встречать его в тронный зал Зимнего дворца. Было начало пятого вечера, сгущались сумерки, и они встретились, как сказала Екатерина, «почти впотьмах». Разлука и тревога смягчили в сознании Екатерины образ ее будущего мужа. Петр был далеко не красавцем, но в его облике присутствовали некоторая безобидность и мягкость. Временами он угрюмо ухмылялся, но иногда – улыбался легкой улыбкой, которая могла показаться глупой или робкой. Однако в целом его внешность нельзя было назвать совсем уж отталкивающей. И Екатерина хотела увидеть его.

Однако стоявшая перед ней в полумраке фигура сильно отличалась от привычного образа, и она «чуть не испугалась при виде великого князя, который<…> лицом был неузнаваем». Его лицо оказалось изуродовано, раздуто, на нем все еще оставались пятна оспин. Было совершенно очевидно, что шрамы останутся до конца дней. Голова была обрита, а огромный парик уродовал его еще сильнее. Несмотря на слабое освещение, Екатерина не смогла скрыть своего ужаса и позже описывала облик своего мужа, как «ужасающий». Пока она стояла перед ним, «он подошел ко мне и спросил, с трудом ли я его узнала». Призвав все свое мужество, запинаясь, Екатерина поздравила его с выздоровлением, потом убежала к себе в комнату и потеряла сознание.

Екатерина не была впечатлительной романтической особой. Однако императрица переживала по поводу ее реакции на внешний вид племянника. Опасаясь, что девушка пойдет на поводу у минутного порыва, откажется от уродливого жениха и попросит у родителей отменить свадьбу, Елизавета стала относиться к ней с удвоенной нежностью. 10 февраля, в день семнадцатилетия Петра, императрица пригласила Екатерину пообедать с ней наедине. Во время трапезы она сделала ей комплимент по поводу писем Екатерины на русском, говорила с ней на русском, хвалила ее произношение и сказала, что она стала красивой молодой женщиной.