Екатерина Великая. (Роман императрицы)

К счастью, вместо того чтобы действовать, Густав пустился в разговоры. Как Петр III когда-то, он начал чернильную войну, и на этой почве, разумеется, не мог ожидать ничего, кроме поражения. На его бахвальство и высокомерные декларации, в которых он требовал возвращения Финляндии и разоружения России, Екатерина отвечала французскими стихами и комической оперой на русском языке, где под прозвищем Горе-богатыря шведский король был выставлен на общее посмеяние. В то же время агенты императрицы, которых у нее было в Швеции много, и ее сторонники, – которых тоже было немало, – не теряли времени даром, и Густаву пришлось вскоре сражаться на два фронта: в Швеции вспыхнул бунт. Аньяльская конфедерация угрожала его престолу. Он считал себя уже погибшим и погиб бы неминуемо, если бы «слишком раздраженная, чтоб рассуждать здраво», по выражению Сегюра, Екатерина не сделала со своей стороны непоправимой ошибки: она раньше, чем следовало, стала праздновать победу и предложила противнику мир, под условием, чтобы мятежная финляндская армия заставила своего короля вернуть Швеции прежние привилегии. Это показалось слишком унизительным для национальной чести и гордости шведов. Густав сейчас же воспользовался высокомерием Екатерины, чтобы пробудить патриотизм в своих подданных. Он стал действовать энергично, сам укрепил Готебург, отразивший после этого нападение датчан, посылавших, под видом нейтралитета, войска на помощь русским в силу оборонительного договора, подписанного с Россией в 1773 году. Он добился, кроме того, вмешательства Пруссии и Англии, и к концу 1789 года положение Екатерины было почти безвыходным.

Кампания 1790 года началась для императрицы опять несчастливо. 23 и 24 мая в Петербурге слышалась пальба шведских пушек. Приходилось прибегать к крайним мерам. Кто-то подал даже мысль сформировать отряд из караульных солдат, стороживших правительственные здания. Екатерина прибегала к чтению Плутарха, чтобы черпать в нем бодрость духа, изменявшую ей. Она находилась в непривычном для нее нервном возбуждении: от крайнего отчаяния переходила к радости и не совсем обоснованному самодовольству.

Когда победа адмирала Чичагова позволила Нассау-Зигену запереть Густава с его гребной флотилией в бухте, Екатерина поспешила выслать королю судно со съестными припасами и предложением капитуляции. Но она несколько поторопилась: Густав прорвался сквозь цепь русских судов и нанес в свою очередь Нассау-Зигену страшное поражение при Свенскзунде в день коронации императрицы. Испанский посланник Гальвес предложил тогда Екатерине свои услуги, чтобы начать со Швецией переговоры о мире, и она сейчас же дала ему свое согласие; мир был заключен 14 августа 1790 года на основании statu quo ante. Впрочем, одна из статей договора обязывала Россию отказаться от гарантии прежней шведской конституции, т. е., другими словами, признать новый строй, введенный Густавом в 1772 году, по которому он становился самодержавным королем, что, между прочим, и дало ему, вероятно, возможность отстоять свою родину. Это был очень важный пункт для шведского короля, и, таким образом, победителем являлся, несомненно, он. Да и сама Екатерина это понимала, но в письме к Потемкину, отправленном ему на следующий день после подписания мирного договора, она говорила: «Мои платья все убавляли от самого 1784 года, а в сии три недели начали узки становиться, так что скоро нам прибавить д'oлжно меру».

Опыт этой войны мог бы показать Екатерине, как опасно предпринимать слишком многое за раз и полагаться на свое счастье и на неудачу других. Но мы знаем, что этот урок не послужил ей на пользу. Не имея предлога возобновить войну с Турцией, о которой усиленно подумывали в Петербурге в 1794 году, Екатерина решилась в 1796 году на персидский поход. Но какую он имел цель? В сущности, весь смысл его был в том, чтобы дать военную славу Платону Зубову, сменившему в 1789 году Потемкина на посту фаворита, и, несмотря на свои двадцать девять лет, желавшему занять его место и во главе военной коллегии. Зубов не имел представления о военном искусстве, видел маневры лишь на парадах, но ему посулили пост военного министра и чин фельдмаршала, если бы войска, командующим которых он числился, оставаясь в Петербурге, одержали где бы то ни было хоть какую-нибудь победу. Во главе армии стал Валериан Зубов, двадцатипятилетний брат временщика, сражавшийся простым поручиком в последний войне с Польшей и потерявший ногу в одной из передовых стычек.