Екатерина Великая. Сердце императрицы

Он услышал хриплый вскрик, будто кто-то тяжело выпустил из груди воздух, успел обернуться и увидел занесенную над своей головой саблю. Мгновенно пригнулся, выходя из-под удара, и попытался ударить нападавшего. Однако тот ловко увернулся и все-таки нанес Алексею сильный удар в предплечье. Темкин, охнув от боли, чудом перехватил шпагу левой рукой и сделал резкий выпад. Противник ударил еще раз, пытаясь выбить шпагу из его руки, Темкин парировал и, когда враг выпрямился, словно змея, ускользнул из-под его руки и насквозь пронзил его шпагой. Разбойник рухнул как подкошенный.

Алексей остановился, переводя дух. Оставались только несколько дерущихся. Он окинул их взглядом, прикидывая, кто из друзей находится в более невыгодном положении и к кому из них прийти на помощь, и вдруг послышался какой-то шум сзади. Он успел только чуть повернуть голову, и свет померк.

Фике ждала Темкина, но на коне к ним подлетел другой офицер.

– Опасность миновала, сударыня!

– Слава Богу! – откликнулась Иоганна, откидываясь на спинку сиденья. До того момента она сидела все время прямо, словно сжатая пружина, и казалось, что, если ее тронуть, мать рассыплется – такое напряжение исходило от ее прямой неподвижной фигуры. – Слава Богу, Фике! Все в порядке!

Фике взяла мать за руку, облегченно вздыхая.

– Я сожалею, сударыня, – сказал офицер после секундной паузы. – Я сожалею, но мы не сможем сейчас продолжать путь. Несколько наших людей убито, некоторые ранены. Нужно похоронить мертвых и оказать помощь пострадавшим. Вероятно, мне придется принять на себя руководство. Господин Темкин погиб.

Фике вскрикнула, спрыгнула с саней и бросилась бежать, проваливаясь по колено в рыхлый снег, путаясь в юбках, падая и снова поднимаясь. Она не чувствовала дикого холода, словно огнем обжигавшего ее непокрытую голову и плечи, не слышала, как зовет ее мать, ощущала только, как колотится сердце, как разрывает грудь от страха и боли. Взгляд ее был прикован к черному силуэту на снегу, странно согнувшемуся, с откинутой в сторону левой рукой. Она бежала, а время словно остановилось, она кричала, но не слышала своего крика. Ей казалось, что ее голос слышен на весь лес, и не понимала, почему не спешат к ним на помощь люди, много людей, а на самом деле она только беззвучно открывала рот, как выброшенная на берег рыба, задыхаясь от забивавшего ей горло мороза, и бежала, бежала…

Она упала рядом с ним, приподняла его голову и попыталась уложить себе на колени. Юбка стала мокрой от снега, и она все старалась убрать снег от его лица, вытереть ему лоб, гладила его губы и волосы.

– Темкин… – шептала она, как будто это могло его вернуть к ней. – Темкин… – отчаянно звала, шарила взглядом по его лицу, силясь поймать хоть неглубокое, незаметное дыхание, малейший признак возвращающейся жизни.

– Вставай, милая. Нам нужно ехать.

Спазм перехватил горло. Руки юноши были холоднее льда, и она все пыталась согреть их, гладила, целовала и не могла отпустить. Слезы толклись в глазах, но никак не могли прорваться наружу. Она глухо застонала и уткнулась лбом в его ладонь, еще недавно такую сильную и теплую…

Иоганна положила руку дочери на плечо.

– Едем, Фике. Его душа уже далеко от нас.

Фике завыла, глухо и страшно, не осознавая, что этот звук вырывается из ее собственной груди. Она припала к Темкину и не могла оторваться, – казалось, здесь ей и место, рядом с ним, и больше нигде ее быть не может, и если его душа далеко, то почему ее – здесь?

Чьи-то руки попытались поднять ее, а Фике все цеплялась за Темкина, ее не могли оторвать. Наконец ее подняли, и мать повела ее, поддерживая за талию, к саням. Фике шла словно в тумане, губы ее были сжаты, а сухие глаза блестели. Только один раз, уже садясь в сани, она обернулась.

Разметавшиеся черные как вороново крыло волосы, бледное лицо и кровь, стекающая с высокого лба и мгновенно стынущая на снегу… Красивые мертвые губы, только ночью шептавшие ей слова любви и страсти…

Этот миг Фике запомнит навсегда.

Е. И. В. Екатерина II Вольтеру

22 июля – 2 августа [1771]

…я совсем не думала об Екатерине, которая в сорок два года не может вырасти ни физически, ни умственно, но, по естественному ходу всех вещей, должна остаться тем, чем она есть. Идут ее дела хорошо, она говорит: тем лучше; если бы они пошли хуже, она употребила бы все свои способности, чтобы направить их на возможно лучшую дорогу.

Вот, в чем заключается мое честолюбие, и у меня нет другого; все, что я вам сказала, совершенная правда. Пойду дальше: скажу вам, что для сбережения человеческой крови я искренно желаю мира; но до мира еще далеко, хотя турки и сильно желают его, но по другим причинам. Этот народ не умеет заключать его.

Глава 8 Путем Елизаветы