Екатерина Великая. Сердце императрицы

Сейчас, да, в общем, как и во всем этом путешествии, она мало думала о том, как чувствует себя дочь. А в Москве, получив из рук императрицы орден Екатерины, и вовсе впала в настоящую эйфорию. Мысленно она уже видела Фике женой великого князя, а себя – советницей царицы на благо Пруссии (Бестужев же должен был быть с позором «свергнут»).

Императрица продолжала осыпать благодеяниями своих немецких гостий. Иоганна не могла прийти в себя от того, что к ней приставили камергера, камеристку, пажей. Жизнь в Москве представляла собой сплошные празднества, балы, ужины; от всего этого великолепия у нее просто голова кругом шла. Герцогиня только удивлялась более чем сдержанному поведению дочери: София сохраняла полную ясность ума в этой головокружительной карусели.

Дни летели один за другим, но вразумить Иоганну не могло ничего. Даже болезнь дочери не открыла ей глаза на подлинную роль каждой из них, напротив, только разозлила. Иоганна искренне считала, что Фике притворяется исключительно для того, чтобы сорвать дипломатическую миссию матери и разрушить интригу, с таким трудом сплетаемую вокруг вице-канцлера. Даже мысль о том, что жизнь ее дочери может оборваться, не приводила герцогиню в чувство. Она была взбешена: Фике, дурочка, своей смертью может сыграть на руку Бестужеву.

К сожалению, судьбе было угодно подтвердить опасения Иоганны. Как только медики всерьез обеспокоились болезнью Софии, в клане Бестужева стала оживать надежда. Если принцесса умрет, можно будет предложить другую кандидатуру, угодную австро-британской коалиции. Но императрица утверждала, что в любом случае она не желает саксонской принцессы. И Брюммер доверительно сообщил де Ла Шетарди, что «в случае печального исхода, которого можно ожидать», он тотчас же примет меры и пригласит ко двору принцессу Дармштадтскую, очаровательную и столь же юную, также протеже короля Пруссии – Фридрих предусмотрел и возможность того, что принцесса Цербстская может не подойти на роль жены великого князя.

Принцесса София своим усердием и сдержанностью завоевывала сердца придворных, а ее мать своей глупостью вызывала всеобщую неприязнь. Решив, что дочери не жить, она потребовала, чтобы та вернула ей отрез светло-голубой ткани с серебряными цветами, подаренный перед отъездом дядюшкой Георгом Людвигом. Девушка отдала, пытаясь усмирить мать. Но это не помогло: слухи моментально разнесли по дворцу историю об этих дрязгах.

Даже сам вице-канцлер, которого менее всего можно было заподозрить в добрых чувствах к Фике, бросил в сердцах:

– Да это не мать! Кукушка, ей-богу!

Иоганна уже не считала Софию пешкой в своей игре. Теперь она и сама вышла в великие политические игроки, завела салон, стала принимать самых ярых врагов вице-канцлера Бестужева: Лестока, де Ла Шетарди, Мардефельда, Брюммера… Никогда еще не была она так взвинчена и так болтлива. Воображала, что у нее голова великого политика, а судьба ее подвела к великой цели – стать лазутчиком короля Фридриха при русском дворе, его глазами и ушами… Однако императрица становилась все более и более холодна с ней.

В мае 1744 года Елизавета и ее двор отправились на богомолье в Троице-Сергиеву лавру. София, Иоганна и великий князь получили приказ следовать за ее величеством. Тотчас по прибытии императрица пригласила Иоганну в свои покои. Едва герцогиня вошла, Лесток плотно закрыл дверь прямо перед носом Софии. Делать нечего – и будущие жених и невеста остались непринужденно беседовать прямо на подоконнике перед малой гостиной императрицы.

Повзрослевшая за время болезни Фике чувствовала себя ближе к миру взрослых, чем к детским играм кузена, любителя оловянных солдатиков и сплетен. Дурно воспитанный мальчик, никем не любимый, грубиян, он относился к ней не как к невесте и даже не как к девушке, не испытывал никакого почтения, но при этом отчего-то искал с ней встреч. Понять, что происходит, София пока не могла, однако отчетливо ощутимый привкус отвращения стал посещать ее каждый раз при встрече с великим князем.

И вот в момент, когда она смеялась какой-то глупости, сказанной им, дверь в комнату отворилась и выбежал Лесток, врач и советник императрицы. С мрачным выражением лица он грубо обратился к Софии:

– Чему радуетесь? Собирайте лучше багаж! Уезжайте, возвращайтесь к себе!

От столь непочтительных слов Фике лишилась дара речи, а великий князь потребовал у Лестока объяснений.

– Потом все узнаете! – бросил Лесток с важным видом.

София поняла, что мать совершила очередную глупость. Удивительно, но даже великий князь понял это. Хотя, быть может, догадался по расстроенному лицу Фике.

– Но если ваша мать в чем-то виновата, вы же не отвечаете за это, – сказал он, пытаясь ее утешить.

– Мой долг – следовать за матерью и выполнять ее волю, – ответила девушка.