Екатерина Великая. Сердце императрицы

Кроме того, я не любила, чтобы меня жалели, и не любила жаловаться; у меня была слишком гордая душа, и одна мысль быть несчастной казалась мне невыносимой. До тех пор я делала все, что могла, чтобы не казаться таковой.

Наконец великий князь, скучая по вечерам без моих фрейлин, за которыми он ухаживал, пришел предложить мне провести вечер у меня в комнате. Тогда он ухаживал как раз за самой некрасивой: это была графиня Елизавета Воронцова; на шестой день были крестины моего сына; он уже чуть не умер от молочницы. Я могла узнавать о нем только украдкой, потому что спрашивать об его здоровье значило бы сомневаться в заботе, которую имела о нем императрица, и это могло быть принято очень дурно. Она и без того взяла его в свою комнату, и, как только он кричал, она сама к нему подбегала и заботами его буквально душили. Его держали в чрезвычайно жаркой комнате, запеленавши во фланель и уложив в колыбель, обитую мехом чернобурой лисицы; его покрывали стеганым на вате атласным одеялом и сверх этого клали еще другое, бархатное, розоваго цвета, подбитое мехом чернобурой лисицы. Я сама много раз после этого видела его уложеннаго таким образом, пот лил у него с лица и со всего тела, и это привело к тому, что когда он подрос, то от малейшаго ветерка, который его касался, он простужался и хворал. Кроме того, вокруг него было множество старых мамушек, которыя безтолковым уходом, вовсе лишенным здраваго смысла, приносили ему несравненно больше телесных и нравственных страданий, нежели пользы.

В самый день крестин императрица после обряда пришла в мою комнату и принесла мне на золотом блюде указ своему Кабинету выдать мне сто тысяч рублей; к этому она прибавила небольшой ларчик, который я открыла только тогда, когда она ушла. Эти деньги пришлись мне очень кстати, потому что у меня не было ни гроша и я была вся в долгу; ларчик же, когда я его открыла, не произвел на меня большого впечатления: там было очень бедное маленькое ожерелье с серьгами и двумя жалкими перстнями, которые мне совестно было бы подарить моим камерфрау. Александр Шувалов пришел мне сказать, что ему приказано узнать от меня, как мне понравился ларчик; я ему ответила, что все, что я получала из рук Ея Императорскаго Величества, я привыкла считать безценным для себя. Он ушел с этим комплиментом очень веселый.

Глава 22 Прельстительный шелест страниц

И вновь нам надлежит покинуть опочивальню, где Екатерина отдыхает после рождения наследника, и вернуться на годы назад, к тем дням, когда Фике – еще Фике! – только завоевывала доброе отношение императрицы и двора.

Ко двору Елизаветы Петровны прибыл граф Гилленборг, официальный посланник двора Швеции. Он прибыл в Россию, чтобы оповестить о женитьбе наследника шведского престола Адольфа-Фридриха, дяди Екатерины, на прусской принцессе Ульрике. С графом, известным книжником и мудрецом, Фике встречалась в Гамбурге, и молодой дипломат (тогда ему было тридцать два года) за несколько минут был очарован умом этой девочки.

Ныне же граф почти не узнавал ее.

– Мадемуазель, вы только и думаете что о нарядах, – между фигурами обязательного котильона прошептал он, на всякий случай переходя на французский, который при дворе императрицы Елизаветы особо не жаловали. – Ваша любовь к роскоши понятна. Она происходит от скудности вашего детства. Но сие есть лишь мишура, уверяю вас. Вернитесь в естественное состояние вашей души. Вы рождены для великих деяний, а здесь ведете себя как ребенок. Готов спорить на собственное годичное жалованье: с тех пор как вы в России, вы и книгу в руках не держали!

– Увы, граф, вы проиграли свое жалованье, даже не поставив его на кон. – Фике подала руку для второй фигуры. – Хотя, тут уж следует признать вашу правоту, по большей части это были книжки препустые: романчики о высоких чувствах или о приключениях в далеких странах, кои, впрочем, также происходили из-за высоких, но не понятых предметом страсти чувств…

Граф тонко улыбнулся. Да, годы прошли, но острый ум девушки никуда не исчез: он словно спит в ожидании дня, когда понадобится.

– Мадемуазель, я счастлив этим проигрышем. – Вторая фигура плавно перешла в пассе из шестнадцати шагов. – Вы уже понимаете, что тратите цвет своего разума впустую. Осталась самая малость: обратиться от высоких чувств к высоким мыслям, отставив романы, пусть ненадолго, ради подлинно мудрых произведений.

– Быть может, сударь мой, вы подскажете, к чему обратить свой разум, дабы вернуться в естественное состояние души моей? С чего начать?

– О, это просто, герцогиня, начните с великого Монтескье. Сей мудрый муж, раздумывая о веках прошедших, множество дельных советов дает тем, кто живет ныне.

– Монтескье?

– Да, «Жизнь Цицерона» или, быть может, для начала все же «Размышления о причинах величия и падения римлян».

Третья фигура подошла к концу. Вскоре закончился и котильон. Граф проводил великую княгиню к ее месту и поклонился.

– Счастлив буду, сударыня, если вы окажете мне сегодня честь еще раз танцевать с вами.