Екатерина Великая (Том 1)

На следующий день император Пётр Третий в своей карете мчался по набережной из Сената во дворец, торопясь принять Гольца. В Сенате был сегодня большой день – был зачитан «Указ о Вольности Дворянской…». До этого февральского, ростепельного дня 1762 года каждый российский дворянин был обязан государству пожизненной службой «двором», то есть предоставленной ему землёй, и людьми – «поместьем», службой по гроб его жизни. Обязательность каждого такого «дворянина» заключалась в управлении этим своим двором-поместьем, в управлении «прикреплёнными» к земле крестьянами, в доставлении в случае нужды государству солдат, продовольствия, конского состава, вооружения даже… Дворянин был обязан безоговорочно ехать в какие потребуются командировки – поручения от правительства… Он был готов каждую минуту скакать на север, в Сибирь, на Амур, чтобы управлять городами, налаживать пути сообщения… Дворянин до этого дня не был свободен, он никогда не мог распоряжаться собой, он всегда был занят государевой службой… Только под старость, в болезнях он доживал года, наконец, в своём поместье…

И месяц тому назад император объявил в Сенате, что он жалует дворянству «вольность», то есть освобождение от обязательных служб.

«Дворянам службу продолжать только по своей воле, – объявлял тогда император. – Служит каждый столько, сколько пожелает… На службу все являться должны лишь в военное время, на таком основании, как это в Лифляндии с дворянами поступается».

Одним таким словом императора освобождалось, становилось независимым от государства целое сословие. Свободные дворяне делались теперь как бы собственниками, хозяевами «своих» земель, «своих» крестьян. Дворяне теперь оказались «без крепости», свободны, а крестьяне – горше закрепощены. Служилый по старому московскому образцу на всю свою жизнь боярин обращался теперь в бездельного «барина»…

Восторженными криками встретили сенаторы это заявление царя. Ещё бы! Вместо всеобщего московского государственного поравнения с «подлым» народом в общей службе государству они становились «благородными», «свободными» по западному, феодальному образцу!

На ближайшем же докладе царю статс-секретарь Волков доложил его величеству, что восхищённые дворяне готовы в благодарность за свою свободу воздвигнуть ему статую в Сенате, отлитую из золота!

Пётр Третий от такой чести отказался, но целый месяц его Указ оставался лишь словесным, что уже вызывало в дворянах тревогу… В день приезда Гудовича император собирался снова пировать со своими немцами, и чтобы отделаться от любовницы своей Воронцовой, он сказал ей, что всю ночь будет занят делами в своём кабинете, с Волковым. Волкова и заперли в кабинет, и император приказал ему написать этот Указ…

К утру Указ был готов. У императора с похмелья кружилась голова, всё плыло, скользило перед глазами; жёлтый, мутный, он едва слушал дробь языка Волкова, читавшего артикул за артикулом.

По Указу выходило, что Пётр Первый, посылая дворян учиться за границу, вынуждал их к этому. Так же самодержавно обращались с дворянами и другие цари и царицы. В особенности – Елизавета. Но так как «науки теперь умножились», читал Волков, «и истребили грубость и нерадивость к пользе общей, невежество переменилось в единый рассудок, полезное знание и прилежание к службе умножили в военной службе искусство храбрых генералов, а в гражданских делах оказалось теперь много людей, сведущих и годных к делу», то – гласил Указ – «не находим мы больше той необходимости принуждения к службе, которая до сего времени потребна была».

На выбритом до блеска, на всём в длинных складках лице канцлера Воронцова во время чтения было написано самое напряжённое и в то же время потрясённое внимание – он ещё не был предварительно ознакомлен с этим текстом. Шувалов тоже таращил глаза до чрезвычайности – ему как начальнику Тайной канцелярии было хорошо понятно, что нёс с собой такой Указ… Уже и так после словесного его оглашения дождём сыпались от дворян прошения об увольнении их в отставку со службы… К чему подвергать себя всяческим превратностям служебной карьеры, когда теперь можно жить бездельно и спокойно у себя в Деревне, за счёт своих рабов – крепостных, читая иностранные журналы и книги, играя в дурака с соседями, собирая гаремы из крепостных девушек либо выпивая крепкие настойки?

– «Мы надеемся, – читал Волков своё произведение, уже подписанное императором, – что всё благородное российское дворянство по своей к нам верноподданной верности и усердию не будет ни удаляться, ни тем более укрываться от службы, но с ревностью и охотой в таковую вступать и честным, незазорным образом оную до крайней своей возможности продолжать…

Всех же тех, кои никакой и нигде службы не имеют и своё время проводят в лености, в праздности, – тех мы, как не радеющих о добре общем, повелеваем всем верноподданным и истинным сынам отечества презирать и уничтожать…»