Екатерина Великая (Том 2)

Русские суда выстроились в боевую линию, но турецкий флот стал уклоняться от боя, уходя на юг. Четыре дня гонялся Ушаков за неприятельским флотом, но каждый раз, когда он пытался завязать сражение, турецкий адмирал, пользуясь быстроходностью своих кораблей, уходил.

Во время этой погони на многих русских судах из-за крепкого ветра и сильной качки появилась течь, ломались снасти и обнаружены были другие заметные повреждения. Поэтому восемнадцатого июля Ушаков вернулся в Севастополь, чтобы устранить неисправности.

Пользуясь тем, что турецкий флот отогнан, генерал Гудович двадцать второго июля пошёл на штурм и в ожесточённом бою взял Анапу. Более восьми тысяч турок было убито, много утонуло в море, тринадцать тысяч попали в плен. Вскоре Гудович овладел и второй приморской крепостью – Суджуккале. В этих условиях великий визирь запросил Репнина об условиях мира. Но у турок была ещё надежда на почётный мир, у них оставался целый флот – не исключалась возможность высадить десант в Крыму. Ушаков это понимал и писал Потёмкину: «Противник, будучи весьма в превосходных силах, ещё не замедлит вернуться для решительной баталии, чего и я со флотом нетерпеливо ожидаю, ибо сия баталия должна быть решительной»

Исходя из этого, он предпринял ряд мер.

По всем направлениям были посланы крейсера на поиски турецкого флота.

Число людей на всех судах было увеличено, созданы команды, специально обученные абордажному бою. Все корабли разбиты на две эскадры.

Кроме этого, были выделены корабли и фрегаты, которые предполагалось бросить на опасные участки боя или для перевеса в силах в направлении главного удара.

Восемнадцатого июля Ушаков получил сведения, что турецкий флот стоит на рейде у мыса Калиакрия, и через несколько дней, закончив приготовления, вышел в море.

23 БОЙ У КАЛИАКРИИ

31 июля в два часа дня с салинга[87] адмиральского корабля заметили турецкий флот, стоявший на якоре в пяти милях от мыса Калиакрия под прикрытием береговых батарей. Ушаков стоял на капитанском мостике и молча глядел вперёд. Рядом с ним находился мичман Метакса, только что окончивший Морской кадетский корпус и присланный из Петербурга в Черноморский флот с рекомендательным письмом адмирала Чичагова. Это был высокий, стройный юноша с смуглым лицом и чёрными, как маслины, глазами, казавшимися ещё более блестящими от голубоватых белков. Мысль о том, что сейчас начнётся сражение, наполняла его душу восторгом, но сердце у него замирало от страха.

– Мичман, – раздался голос Ушакова, – сколько вымпелов на рейде?

Метакса начал считать, но турецкие суда сливались у него в одну массу, к тому же они передвигались и дул сильный ветер. Мичман стал покрываться потом, губы его чуть слышно шептали:

– Один, два, три…

– Неприятельских кораблей, – послышался тот же голос, – всего семьдесят восемь. Больших судов восемнадцать, из них девять под адмиральским флагом. Стало быть, весь турецкий флот здесь… Отлично…

И мичман увидел, как адмирал, подавшись вперёд, стал внимательно рассматривать в подзорную трубу неприятельские суда, мыс и его батареи. Мичман слышал слова команды, видел сигналы, подаваемые с флагманского корабля, повторяемые репетичным судном[88] и приводившие в движение всю эскадру. И вдруг он понял: адмирал, мгновенно определив расстояние между берегом и турецкой эскадрой и между нею и русским флотом, решил отрезать неприятельский флот от суши и лишить его прикрытия батареями. Теперь русский флот тремя колоннами под всеми парусами нёсся вперёд.

Это были дни рамазан-байрама. На берегу моря было разбито множество палаток, празднично разодетые турецкие матросы и офицеры гуляли и сидели кучками. Вдали на поляне видны были скачущие наперегонки в ярких костюмах всадники. Резко выделялись женщины в синих и красных одеждах с закрытыми чадрой лицами, доносилась музыка.

С надутыми парусами и устремлёнными на турецкую эскадру пушками мчались огромные суда. На мачтах гордо развевались андреевские флаги, на палубах и у пушек стояли готовые к бою команды. Третий в средней колонне восьмидесятипушечный фрегат «Рождество Христово» под адмиральским флагом несокрушимой громадой рассекал волны. На его верхней открытой палубе, неподвижная как изваяние, возвышалась огромная фигура адмирала. Плащ его и плюмаж[89] на треуголке колыхались от ветра.