Екатерина Великая (Том 2)

– Вы мне говорили, что мало удаётся видеть меня, говорить со мною. Пусть этот портрет заменяет меня… напоминает вам, что я тоже думаю о вас, желаю видеть вас чаще и дольше… А это кольцо, вот, возьмите… Мой старый Захар теперь ради наших поздних бесед дежурит лишние часы, ждёт, чтобы выпустить вас, запереть двери, принести мне ключи. Вы от себя подарите старику. Он будет рад. Вы успели завоевать его сердце. Нынче он очень хорошо говорил о вас. Это редко бывает. Обыкновенно он молчит и исполняет то, чего я хочу, что мне приятно… И вдруг личное благоволение! Вы – человек необыкновенный, Платон Александрович… Дай Бог, чтобы все вас любили по достоинству. Это только упрочит мою дружбу к вам. Я на днях собираюсь писать о вас Потёмкину. Не удивляйтесь. Мы с ним иногда бываем в ссоре, но тем крепче становится после наш многолетний союз. Мне он всегда был лучшим советчиком и другом. А для России сделал так много, что я уж не знаю, как и благодарить его. За это прощается ему излишнее, как бы это сказать… властолюбие. Теперь война, вокруг много недругов. Теперь особенно нужна мне и царству помощь светлейшего, вся сила его ума и души. Постарайтесь, чтобы он подарил вас своим расположением. Мне кажется, вы сумеете этого достичь, если пожелаете. Будут ему наговаривать. Знаю, ему писали уже дурно о вас. Я напишу наоборот. Мне он поверит. Об остальном подумайте. Доброй ночи, друг мой. Погодите… вы тут что-то забыли.

Отогнув подушку на диване, она указала ему вышитый бумажник, в котором лежала большая пачка денег, ровно десять тысяч, как потом сосчитал Зубов.

Спрятав молча бумажник в боковой карман, поцеловав красивую, ласково протянутую ему руку, Зубов вышел.

В соседней комнате Захар дремал в своём обычном кресле.

При шуме открываемой двери он поднялся, взял свечу и приготовился проводить аккуратного, ежедневного гостя.

– Поздно, старина, устал? Ну, не посетуй… Вот, прими от меня за беспокойство. Государыня знает, как ты любишь её… Уж потрудись для нашей матушки…

– Помилуйте, ваше сиятельство! Не надо мне… Я и так готов, что угодно… Благодарствуйте! Труд-то невелик. Не стоило бы такой милости… Да, думается, – Захар подошёл ближе, заговорил немного тише, – не долго и дежурить мне придётся… Иначе дело пойдёт…

– Иначе? Как иначе? – дрогнувшим голосом спросил Зубов, чувствуя, что руки и ноги у него холодеют и сердце замирает, как будто оно перестало биться совсем. – Что хочешь ты сказать, Захар?

– Да дело обычное. Свадьба через недельку. Молодые выедут. А государыня уже и сама заглянуть изволила в нижний этаж апартаментов графских… Поди, завтра-послезавтра чистить, править там начнут… А там, Бог даст, и на новоселье придём поздравить вас… Вот про что я думал.

– Да, вот что… – облегчённо вздохнув, сказал Зубов, – а я, было… Ну, там увидим. Воля Божья… Как государыня пожелает…

– Вестимо, воля Божья да её, государыни. Это вы правильно. Но уж воля эта и нам, малым людям, обозначается… Дай Господи… на многие лета! Ещё раз благодарствуйте, что порадовали старика… Пожалуйте, посвечу вам… Осторожнее… Приступочка тут… Так… Пожалуйте…

* * *

Екатерина могла быть довольна: всё шло по её желанию, как она привыкла. Менялось только лицо, но порядок весь оставался прежний.

Правда, при всяком удобном случае Екатерина проливала немало слёз, по склонности к такого рода занятию. Но всё чаще и чаще она имела довольный, весёлый вид, и в этом не было притворства, делала она это не для того, чтобы позлить или уколоть уходящих и успокоить с ней прибывающих.

Действительно, прежнее душевное равновесие вернулось к Екатерине. Даже накануне свадьбы Мамонова она весело резвилась с внуками, с некоторыми из самых близких лиц её свиты, принимала участие в «жмурках», затеянных молодёжью на лужайке у озера…

Зубов всегда находился рядом, не особенно близко, но и не так далеко, как бы полагалось караульному ротмистру.

Все смотрели. Некоторые пожимали плечами. Придворные из партии Потёмкина и Безбородко высказывали самые неблагоприятные для новичка предположения, называя его эфемеридой,[142] мотыльком-подёнкой и пр.

– Не ночной ли это бражник – мёртвая голова, что живёт дольше всех жуков и других сверчков запечных? – пошутил как-то Лев Нарышкин, услыхав прорицания и толки, недружелюбные для Зубова.

Окружающие значительно переглядывались, убедившись, что дело серьёзнее, чем предполагали многие. И снова стали повторять анекдот про Орлова и Потёмкина, который был пущен в их бытность.

– Представьте, какой забавный случай, – говорили у Дашковой и в других гостиных, где особенно интересовались домашней жизнью Екатерины, – они встретились во вторник на лестнице. Мамонов сходит в коляску, а Зубов подымается. Сошлись, раскланялись. Зубов так мягко, знаете, вежливенько, так по-лисьему, как он всегда, спрашивает: «Что новенького, ваше сиятельство, слыхать нынче во дворце?»… А тот повёл презрительно глазами и говорит: «Нового ничего… Разве вот только: вы подыметесь – я опускаюсь…» Засмеялся и дальше идёт. Тот так и остался с носом.