Екатерина Великая (Том 2)

– Согласен, что всё идёт дурно, но неужели вы верите в то, что, рискуя своей головой, можете один всё исправить… Надобно много усилий употребить, чтобы подготовить достаточное количество честных и образованных русских людей для управления государством, исправить нравы и распространить подлинное человеколюбие. Вот Николай Иванович Новиков, – он кивнул в сторону Новикова, молча сидевшего рядом в креслах, – делает великое дело, современники его не поймут, потомки оценят… Теперь каждому человеку любого звания открыт доступ к науке через множество выпускаемых общедоступных книг…

Новиков повернулся к Воронцову всей своей огромной фигурой:

– Однако, Александр Романович, знания получить ещё не значит иметь возможность их применить на пользу отечеству. Вам ведомо, что дворянство само учиться не хочет, за малым исключением, а народ к науке и к службе государственной не подпускает… От сего многие гибнут таланты…

Воронцов вскинул на него умные глаза.

– Уже дворянство стало колебаться в своих убеждениях, люди среднего звания проникли в это сословие. Пройдёт малое время, и из подлого народа выделятся многие деятели. И сейчас тому есть примеры…

Радищев слушал нахмурившись, хотя и любил Воронцова – первого своего покровителя.

– Разрешите сказать вам, Александр Романович, что не всякой натуре свойственно сие ожидание, когда огонь возмущения горит в душе… Что же касаемо примеров, то иногда бывает и наоборот. Бывает, что из подлого звания человек своими великими способностями достигает высокой власти, а что с того… Если сам он тонет в роскоши, в чревоугодии, в сластолюбии, в жажде обогащения…

Воронцов усмехнулся:

– А вот, кажется, ваш пример идёт к нам навстречу…

К ним медленно шёл Безбородко, держа под руку графа Чернышёва. Канцлер находился в том благодушном состоянии, в котором бывает человек великолепного здоровья после весёлого ужина.

– А, – сказал он, – господин помощник начальника Санкт-Петербургской таможни, слышал я о вас, слышал…

– Что же вы обо мне слышали, ваше сиятельство? – спросил Радищев.

– Слышал я, что от сотворения мира ускоре были установлены таможни. И начальники сих таможен получили от них великие прибытки. Вы же первый от сотворения мира чиновник таможни, который не берёт, взяток, и оттого государству великие убытки. Ибо купцам приходится вместо одного человека давать взятки нескольким, а то и вовсе везти товары мимо таможни…

Александр Романович Воронцов рассмеялся:

– Вы, конечно, Александр Андреевич, шутить изволите?

– Нисколько, – ответил Безбородко, опускаясь в кресло и усаживая рядом с собой главнокомандующего. – Я людин, которые тютюн не курят, горилки не пьют и за жинками не ухаживают, очень боюсь… Уси сии страсти открыты и могут подлежать надзору. Если же человек как бы страстей не имеет и ушёл в глубь себя – плохо! Що-нибудь придумает такое, до чего нам и вовек не додуматься. – И он, усмехаясь, так пристально посмотрел на Радищева, что тот невольно опустил глаза.

– Простите, ваше сиятельство, – сказал Новиков тихо, но твёрдо. – Мне кажется, что кроме сих низменных страстей человеку свойственны и благородные чувства – жажда науки и просвещения, любовь к отечеству, желание сделать государство своё сильным и счастливым.

– Свойственны, – подтвердил Безбородко, – однако государство подобно высокой башне – що видно сидящему наверху, не может видеть находящийся внизу, и наоборот, стоящий у самой вершины иногда рассматривает с облаков происходящее на земле и не ведает действительного положения вещей.

Александр Романович вздохнул.

– Государем, который знал действительное состояние народа и мог смотреть в будущее, был вечныя памяти Пётр Первый.

Безбородко пожевал губами.

– Бул. Однако же Россия тогда являлась потентатом[48] малым, тилько входящим в круг народов европейских. Ныне же государство наше огромно, великая его сила возбуждает зависть и ярость Европы. К тому же мы государство молодое, величие нашего народа – в будущих веках. Старые же империи – Гишпания, Франция, Священная Римская империя, сиречь Австрия, Оттоманская Порта – токмо имеют блистательную внешность, гисторию, но уже клонятся к упадку. Отсюда их к нам ненависть и недоброжелательство. – Он вздохнул. – Да, государством руководить треба, учитывая всю совокупность обстоятельств, внутренних и внешних, – сие трудно! – Безбородко хитро посмотрел на Новикова и Радищева. – Мечтания, прожекты – це одно, а жизнь со всеми ея сложностями и препятствиями – другое… – Он повернулся к Воронцову. – А ты, Александр Романович, надолго приехав в Москву?

Воронцов посмотрел в сторону.

– В имении хочу пожить, на природе. Получил разрешение от ея величества отбыть в отпуск на год…

Безбородко покачал головой:

– Так, так, так… Стало, и ты в опале… Да, время такое меланхолическое. Ну что же, Захар Григорьевич, пойдём, пора нам, старикам, на боковую…

Он встал и, кивнув головой на прощание, пошёл переваливаясь, сопровождаемый главнокомандующим. Воронцов тоже поднялся:

– Пора и мне. Прощайте, Александр Николаевич! Вы когда в Санкт-Петербург уезжаете?

– Завтра.