Екатерина Великая

Если Каскарт в своих отзывах об императрице руководствовался интересами своей страны, то на отзывы другого англичанина, наблюдавшего императрицу в том же 1768 году, оказали влияние личные интересы. Речь идет о докторе Дамсделе, приглашенном Екатериной для прививки оспы ей, наследнику и его супруге, а также вельможам обеих столиц. Он оставил, так сказать, психологический и интеллектуальный портрет императрицы: «росту выше среднего, в ней много грации и величия, так что даже если бы можно было забыть о ее высоком сане, то и тут бы ее признали за одну из самых любезных особ ее пола. К природным ее прелестям прибавьте вежливость, ласковость и благодушие и все это в высшей степени; при том столько рассудительности, что она проявляется на каждом шагу, так что ей нельзя не удивляться. Ее величество говорит по-русски, по-немецки и на французском в совершенстве, читает также свободно по-итальянски, и хотя она не знает по-английски столько, чтобы говорить на этом языке, но понимает достаточно, что говорят… Императрица примерным образом соблюдает обряды греческой церкви, за столом она чрезвычайно умеренна, употребляет в питье только один или два стакана воды с вином. Она встает очень рано и занимается неутомимо государственными делами; поощрение и преуспевание свободных искусств, благо ее подданных — вот предметы, на которые в мирное время постоянно и ежедневно были обращены ее великие дарования»[366].

Дамсдель настолько был польщен вниманием императрицы и ее щедротами, что не заметил ни одного недостатка в своей благодетельнице. Если принять на веру слова Дамсделя, то перед нами идеальный образ человека и монарха. Быть может, столь высокая оценка Екатерины была обусловлена не менее высокой наградой за его услуги: Дамсдель был возведен в баронское достоинство Российской империи, единовременно пожалован 2000 фунтов стерлингов и пожизненным пенсионом в 500 фунтов ежегодно.

Оценивая свидетельства современников о царствующих особах, в особенности иностранцев, надобно учитывать два обстоятельства: интересы страны, которую представляет дипломат, и обычай воздерживаться от негативных и особенно резких оценок лиц, занимавших трон: их редко осмеливались осуждать, старались не замечать пороков, а если и замечали, то умалчивали о них. К числу таких авторов принадлежит принц де Линь, писавший после смерти императрицы и, казалось бы, не стесненный никакими этическими соображениями. Но он принадлежал к обожателям императрицы, и поэтому от него трудно ожидать объективной оценки: «Ее внешность известна по портретам и описаниям, почти всегда довольно верным. Шестнадцать лет назад (в 1780 году. — Н. П.) она была еще очень хороша. Было видно, что она была скорее мила, чем красива: глаза и приятная улыбка уменьшали ее большой лоб, но этот лоб был все… Было видно, что в этом лбе всему было место… Она должна была отличаться свежестью и высокой грудью, которая развилась в ущерб талии, слишком тонкой; но в России скоро тучнеют. Лицо у нее было чистое, и если бы она не задирала так волос, которые должны были опуститься ниже и окружать ее лицо, она была бы еще милее…

Входя в зал, она всегда делала одни и те же три, по русскому обычаю, мужских поклона: один направо, один налево и один прямо. Все у нее было размеренно и методично. У нее было особое искусство слушать и такая же привычка владеть собою, что казалось она слушает и тогда, когда думает совсем о другом… Но роль императрицы наиболее шла к ее лицу, к ее походке, к возвышенности ее души и к необъятности ее гения, столь же обширного, как и ее империя. Она знала себя и умела ценить других»[367].

Что касается оценок Гримма, слывшего льстецом и неоднократно произносившего императрице дифирамбы, то они однозначно положительны. Он, например, обнаружил у Екатерины талант, который ему не доводилось встречать у других: «талант этот заключался в том, что она всегда верно схватывала мнение своего собеседника». В другом письме он отмечал еще одно достоинство императрицы, далеко не всем коронованным особам свойственное: «умение сохранять прирожденное ей достоинство при непринужденности или даже бесцеремонности, которую она любила встречать в разговоре, составили таинственную особенность государыни…»[368].

Даже К. Массон, отнюдь не благосклонно относившийся к императрице, не счел возможным критически о ней отзываться. Он писал о ее стремлении казаться моложе 67 лет, о том, что она к концу жизни сделалась почти безобразно толстой, а ноги, всегда опухшие и часто открытые, были совершенно как бревна, по сравнению с той ножкой, которою некогда восхищались. Впрочем, и он отмечал, что императрица все же сохранила «остатки красоты» и что, несмотря на излишнюю полноту, умела держаться «пристойно и грациозно» и «никогда корона лучше не венчала головы, чем ее голову»[369].