Екатерина Воронина

– Ему уже люди говорят, а он не верит. А она ну прямо взбесилась, у всех на глазах, а ведь двое детей, десять лет женаты.

Осуждая чужую непорядочность, Мелкова подчеркивала собственную добродетель. Но Сутырину казалось, что Мелкова намекает на него.

Со дня своего разрыва с Дусей Сутырин ни разу не видел ее. И все же он был в курсе всех событий ее жизни. Дуся почти каждый день писала ему, хотя Сутырин ни разу ей не ответил.

Письма были написаны на одинаковых листках почтовой бумаги, все в одинаковых голубых конвертах.

Листки бумаги были маленькие, а почерк крупный, размашистый. И оттого каждое письмо было в несколько страниц.

«Что же написать тебе, Сереженька? – писала Дуся в первом письме. – Отказываться от того, что было, не могу, а перебирать все не хочется, и вспоминать не хочется. Молодая была, глупая, и не любила никого. Ведь только тебя одного, Сереженька, я любила, и сейчас люблю, и всегда буду любить. В чем виновата перед тобой – прости, кабы могла я жизнь начать сначала, а теперь уже прошлого не воротишь. Я к тебе всем сердцем, Сережа, и что в нем делается – пересказать не сумею. Иной раз так болит, так болит – умереть хочется. А иной раз сижу и думаю: может, вернется еще Сережа? Ну как ты без меня? И подумать о тебе некому и постирать. Один ты у меня, родной, бесценный…»

«На участке у нас, Сережа, – писала Дуся в следующем письме, – доказали: можно теплоход за сутки грузить. С кранами тоже все хорошо справляются. Особенных рекордов нет, но и отстающих нет».

Некоторые письма были написаны так, будто между ней и Сутыриным ничего не произошло.

«Этот месяц в обе получки вышло у меня тысяча семьсот на руки. Думала пальто новое к зиме шить, да передумала: и материалов подходящих нет, и денег жалко. Вдруг что получится с квартирой, на обстановку надо, ничего ведь нет у нас с тобой. Хотела я купить зимние сапожки меховые, так здесь у нас достать негде. Если где попадутся, купи для меня, пожалуйста, а если денег нет – напиши, вышлю. Сапожки выбирай коричневые и с коричневой оторочкой. Только на базаре или у спекулянтов не покупай, всучат дрянь. А в магазинах попадаются хорошие».

Про дела Клары она писала так:

«Была у меня Соня, рассказывала – суд был у Клары. Дали ей три года условно, потому – ребенок. Сережа! Может, отдаст она теперь тебе Алешу? Трудно будет ей. Правда, Сережка, поговори с ней. Сейчас-то ей несладко, может, войдет она и в твое положение».

«Была вчера „Керчь“ на угольном, смотрела я из крана, да людей не разберешь, не увидала я тебя. Думала, пойти мне или нет. Хоть бы издалека на тебя поглядеть. А потом подумала и не пошла: будешь ты сердиться, и ничего хорошего из этого не выйдет. А так хотелось, так хотелось! Так бы и обняла тебя, моего дорогого, бесценного… Сереженька, золотой мой, не могу я жить без тебя. Перестань обижаться, ей богу, не стоит оно того…»

Перечитывая письма Дуси, Сутырин с тайным удовлетворением убеждался: Дуся продолжает любить его, он для нее единственный, теплое и нежное чувство к ней боролось с другим чувством – обиды, ревности и оскорбленного самолюбия.

Но вот две недели от Дуси не было ни одного письма. Сутырин терялся в догадках. Неужели она примирилась с их разрывом?

Приехав в Горький, Сутырин отправился на участок.

Николай и Соня приводили кран в порядок, готовя его к зимней консервации. Николай сидел на самом верху стрелы. Соня стояла внизу, задрав голову, следила за работой Николая.

– Объявилась пропащая душа на костылях. – Соня вытерла руки обтирочными концами. – Где шатался-мотался? Почему не заходил?

Николай сверху помахал Сутырину рукой.

– Ну-ну, – крикнула Соня, – не больно-то размахивайся! – Она опять повернулась к Сутырину. – Где пропадал, куда сгинул?

– Все не приходилось. То на мельнице стояли, то на угольном.

Она погрозила ему пальцем:

– Знаем вас! Что такое, думаю, нет Сережи, хоть бы открытку бросил, пропал совсем, нет человека. Тут о нем думают, ищут со всех сторон, и с той и с другой.

– Кому нужно, тот найдет. Что Дуся? Здорова?

– В больнице лежит.

– Что с ней?

– У тебя хотела спросить. Вместе небось натворили.

Дуся беременна? Ничего не писала! И почему в больнице? Аборт? Несчастье?!

– Говори, не тяни, – попросил он.

– Лежит в гинекологическом, – серьезно сказала Соня. – Сейчас все в порядке, а был выкидыш. Одного пенициллина ей влили восемь миллионов единиц. Ты бы сходил к ней, Сережа.

– Как я пойду? – пробормотал Сутырин. – Ведь не пустят. И неудобно. Сама знаешь, разошлись мы.

– А сходить надо, – продолжала Соня. – Нехорошо. Как вы там между собой – дело ваше, только болен человек, и нельзя его бросать. Будь ты болен, она бы к тебе примчалась.

Подумав, он сказал:

– Может, вместе сходим?

– Ребята с утра не кормлены, – вздохнула Соня, – да и была я позавчера. И пускают только одного человека.

Сутырин видел: Соня отказывается идти потому, что не хочет мешать их свиданию.

– Там все просто. Придешь и скажешь: к Ошурковой. А после больницы заходи к нам, посидим вечерком. Верно, заходи.

* * *