Екатерина Воронина

— Здравствуйте, Елизавета Петровна, — сухо отвечает Катя и идет дальше… Она не любит Елизавету Петровну.

Хлопочет и суетится первый штурман Сазонов, маленький, белобрысый, вечно озабоченный человек.

— Что хорошего, Александр Антоныч? — спрашивает его Катя.

— А что хорошего! — отвечает Сазонов. — Дождей нет, воды нет, будем раков давить.

И он долго жалуется на команду — понабрали кого попало, такой бестолковый народ, — и на пароходство: дали некомплектное обмундирование, брюки есть, фланелек нет, и отчетность усложнили, целые дни только и пишешь бумажки да составляешь отчеты, и в портах простои и безобразия…

Катя ищет своего старого приятеля, рулевого Илюхина, и находит его в кубрике. Он чинит ботинок. Сгорбленный человек лет под шестьдесят, с седоватыми усами. Сколько помнила себя Катя, Илюхин всегда плавал с отцом. Иногда на тихом, безопасном плесе давал Кате штурвал, и Катя заискивала перед ним.

— Я к тебе завтра, Иван Иваныч, приду на вахту, — дипломатично сказала она.

— Чего же, приходи, — ответил Илюхин, продолжая починять ботинок. — Только вот вахтенный новый…

— Кто?

В прошлом году Илюхин стоял вместе с первым штурманом Сазоновым. Сазонов разрешал давать Кате штурвал: она помогала ему составлять отчеты. Если Илюхин несет теперь вахту с отцом, то все пропало: отец никогда не пустит ее к рулю.

— Второй штурман новенький, — сказал Илюхин, обрывая зубами нитку.

— Как его фамилия?

— Сутырин Сергей Игнатьевич…

— Сергей Игнатьевич, — машинально повторила Катя. Новый человек, кто его знает, может быть, и в рубку не пустит…

Они с Соней легли спать в каюте отца… К знакомому запаху табака, мокрого от дождя шинельного сукна и свежевыстиранного белья примешивался теперь запах выкрашенного дерева, который бывает на судне после ремонта. И Кате приятно на узкой жесткой койке под тонким, покусывающим тело шерстяным одеялом.

— Завтра увидишь настоящую Волгу, — сказала она.

— А здесь разве не настоящая? — удивилась Соня.

— Здесь тоже Волга, но там совсем другое. Там в три раза шире. А перед Куйбышевом начнутся Жигули — это так красиво, ты даже не представляешь себе. Перед Саратовом пойдут степи и совсем дикие берега.

— У тебя отец какой строгий, — сказала Соня, — я даже не думала. И все его боятся. Только и слышишь: «Капитан сказал…»

— У него характер обыкновенный, но он капитан! Если он чем-нибудь подорвет свой авторитет, то никакой дисциплины не будет.

Судно вздрогнуло. Затарахтела машина. На палубе раздались торопливые шаги и громкая команда: «Убрать носовую, убрать кормовую!»

— Отвал! — Катя поднялась на постели. — Соня, отвал! Одевайся быстро, выйдем…

— Ну куда? Я не пойду, — сонно проговорила Соня.

Пароход еще раз вздрогнул, машина заработала сильнее, раздался долгий гудок, послышались удары плиц по воде, огни берега за окном стали медленно уходить в сторону. Судно шло на поворот.

— Опоздала, — с огорчением проговорила Катя, — и все из-за тебя. Вот уж действительно соня.

Но Соня ничего не ответила. Она спала.

Утром Катя дождалась, пока заснул вернувшийся с вахты отец, оделась, потихоньку вышла из каюты и поднялась в рубку.

Пароход спускался вниз по течению. Мимо проплывали знакомые берега, деревни, пристанёшки, брандвахты путейцев.

На вахте стояли рулевой Илюхин и незнакомый Кате второй штурман. Катя молча, с обдуманной заранее независимостью, кивнула ему и, обращаясь к Илюхину, сказала с подчеркнутой сердечностью:

— Здравствуйте, Иван Иваныч, доброе утро!

— Здравствуй, здравствуй, — не оборачиваясь, ответил Илюхин. — Вот, Сергей Игнатьевич, познакомься: капитанова дочка.

— Как же, знаю, — с неожиданным для Кати смущением проговорил Сутырин. — Знаю.

Протягивая руку, Катя внимательно посмотрела на него. Высокий, полный, несмотря на свои двадцать пять лет, человек, медлительней, неуклюжий. В его широких плечах, стянутых узким черным кителем, чувствовалась могучая, добрая и спокойная сила. Толстое, добродушное лицо лишь с первого взгляда казалось пожилым. Волосы росли только на верхней губе и подбородке, а щеки были чистые. Сутырин снял фуражку, и Катя увидела коротко, под машинку остриженную большую мальчишескую голову, посаженную на короткую, по-детски полную и белую шею.

— Как же, говорили…

Его облик и манеры напомнили Кате ветлужских плотовщиков, больших и сильных людей с неуклюжей, но спорой повадкой, протяжными песнями, добродушием и неожиданной злостью. Она решительно, без обиняков, спросила:

— Штурвал дадите?

— Как это так — штурвал? — озадаченно переспросил Сутырин.

По-прежнему не оборачиваясь, Илюхин сказал:

— В прошлом году Екатерина Ивановна практиковала. Плес знает и штурвал держит. Вот, может, отвыкла вовсе.

— Я не отвыкла, — сказала Катя.

Морщины на лбу у Сутырина разошлись, лицо сразу помолодело.

— Ну что ж, — улыбнулся он, — посмотрим, какой вы судоводитель.

Пароход продолжал свой быстрый и уверенный ход.

Фадеевы горы, Бармино, Фокино…

На берегу купаются ребятишки: девочки — ухватившись за канат якоря, мальчики — заплывая почти до середины реки, смешно взмахивают тонкими руками.