Екатерина Воронина

Кряхтя и болезненно морщась, Мария Спиридоновна встала и пошла в спальню. Она ступала тяжело и медленно, точно ей доставляло удовольствие быть дома не такой быстрой и энергичной, как на работе, будто в расслаблении всего тела и заключался подлинный отдых. Дуся завистливым взглядом окинула просторную квартиру Ермаковых. Три комнаты, ванная, шкафы в стенах. И за всю эту благодать — те же сто рублей в месяц, которые она платит за свою жалкую комнатушку в Ведерникове… Если бы она продолжала жить в общежитии, то, может быть, со временем и получила бы комнату в новых корпусах. А теперь, как перешла в деревню, разве дадут? Только если Сереже что-нибудь к зиме… Дом плавсостава должны вот-вот кончить.

Мария Спиридоновна вынесла жакет.

— «Керчь» небось пришла?

— Пришла, — коротко ответила Дуся, заворачивая жакет в газетный лист.

Мария Спиридоновна снова опустилась на диван, исподлобья посмотрела на широкие Дусины плечи.

— Влезет?

— Узковат, да ничего… Я уже его надевала.

— Твой-то разорился бы на костюм.

Дуся осторожно, чтобы не смять жакет, затянула шпагат.

— С каких это шишей? У него ребенок. Какая копейка есть — все туда.

— Это правильно, — согласилась Мария Спиридоновна, снова укладываясь на диване. — Ну, беги, девка, мне досыпать надо.

Дуся сказала правду. Она ничего не позволяла Сутырину тратить на нее. Пусть люди не говорят, что она у его сына отрывает. Даже за комнату, снятую только для того, чтобы встречаться с ним, она платила сама, хотя Сутырин был представлен хозяйке как муж.

В общежитии койка стоила Дусе тридцать рублей в месяц. И постельное белье каждую неделю меняли за те же деньги. За комнату же она платит сто рублей, и всякой мелочью пришлось обзаводиться. А весной, перед навигацией, какой заработок?!

Деревня Ведерниково, где снимала комнату Дуся, давно уже вошла в черту города. Это название продолжали носить несколько узких уличек, вымощенных неровным булыжником и уставленных маленькими домиками с крошечными палисадниками впереди и такими же крошечными огородами сзади. Улички расположились в овраге, образованном высохшим руслом речушки Веди, и были стиснуты с одной стороны новыми кварталами города, с другой — разрастающимся поселком машиностроительного завода. Каждый год эти мощные соседи предпринимали энергичное наступление на остатки Ведерникова, и тогда один или два ряда домов шли на снос — каждый новый корпус занимал целую улицу.

Раньше здесь жили ломовые извозчики, портовые грузчики, огородники. Еще в тридцатых годах жители занимались сельским хозяйством. Но постепенно этот однородный состав населения размывался. Кто работал в порту, кто — на машиностроительном заводе, на железной дороге, на предприятиях города. Но все дома продолжали оставаться частновладельческими, и хозяева сдавали комнаты внаем.

Это был кусок деревни, сохранившийся среди громадных и шумных городских кварталов. По асфальтированному шоссе мчались машины, трамваи, троллейбусы, а рядом по узким улицам расхаживали гуси, бродили, ощипывая кустарник, козы, валялись в канавах свиньи, хрюкали поросята, в хлевах мычали коровы. Хозяйки судачили у водоразборных колонок, выстиранное белье висело в палисадниках, люди, приходя с работы, умывались под прикрепленными к дереву умывальниками, копались в огородах, возились в саду.

Крохотная комната, которую снимала Дуся, была переделана из чулана, пристроенного к большому пятистенному дому. Дощатые стены пристройки были засыпаны внутри шлаком, а снаружи оштукатурены и побелены. Самый дом был сооружен из бревен, хотя и посеревших от времени, но своей толщиной производивших впечатление долговечности. Из комнаты был самостоятельный выход в сени, за что Дуся особенно ценила свое жилье, — не надо было ходить через хозяйские комнаты. Создавалась иллюзия своей, отдельной квартиры. Хотя хозяевам Сутырин был представлен как муж, она платит за комнату, и до того, кто к ней ходит, хозяевам дела нет, все же с отдельным ходом лучше: разговоров меньше.

Кровать, стол, два стула составляли скромную обстановку комнатушки. Синька, примешанная в раствор, придавала белым стенам голубоватый оттенок, особенно ощутимый рядом с блестяще-белыми, почти кремовыми наличниками окон и низким побеленным потолком.

Если вид марлевых занавесок на окнах и белой Простыни в углу, заменявшей платяной шкаф, удручал Ошуркову, то постель была предметом ее гордости.

Высокая, с горой подушек в белоснежных наволочках, застланная двумя ватными одеялами и покрытая кружевным покрывалом, она придавала комнате семейный вид, который имел особую прелесть для нее, шесть лет прожившей на койке в общежитии, и, по ее расчетам, привлекательный для Сутырина, человека немолодого и жаждущего домашнего уюта. Она чувствовала себя здесь не любовницей, а женой, впервые в жизни заботилась о любимом человеке.

Она услышала громкий разговор во дворе, по голосам узнала хозяйку и ее сестру.

— Какой он ей муж? — говорила сестра. — Снял для нее комнату… вот и муж.