Екатеринбург - Владивосток (1917-1922)

Я был удивлён её спокойствием и даже равнодушием. По крайней мере в нашем банке не было ни одного упрёка, ни одного случая выражения протеста и требования выдачи денег. Чем это объяснить? Гнилостью нашей интеллигенции и буржуазии, как объяснял это Ленин? Нет, с этим мнением я не совсем согласен. Здесь, как мне кажется, действовали разные факторы. Многие предполагали, что всё это временно. Никто не верил, чтобы за банком деньги могли пропасть. С другой стороны, публика уже примирилась с особенностями падающей кредитной валюты, неминуемо обречённой на гибель, а потому свыкалась с мыслью о потере своего капитала. Однако многие относились к этому со спокойствием, вытекающим из характерной черты русского человека, называемой смирением.

Особенно я поражался смирению той части клиентов, которая в прежние времена была особенно кичлива и нетерпима ко всякому промедлению в работе служащих. Бывало, задержат чек на две-три минуты, и «уважаемый» как буря влетает в кабинет и повышенным тоном высказывает своё неудовольствие. А теперь, Боже мой, сколько смирения! С какой униженной просьбой обращались эти былые орлы к комиссарам:

— Господин комиссар, уж будьте так любезны, чтобы не приезжать мне в город каждую неделю, выдайте мне за месяц вперёд шестьсот рублей.

— Не могу, — грубо отвечает комиссар. — Выдавай вам каждый день по четвертной, так вы бы каждый день на четвереньках приползали…

— Слушаюсь, господин комиссар, слушаюсь…

У дам случалось видеть слезы, когда им не выдавали безделушки, хранившиеся в сейфах. Бывали и мольбы, доходящие до унижения.

В деле национализации банков не было никакой планомерности. Общие указания из центра отсутствовали, и в каждом городе национализация носила свой характер и стояла в полной зависимости от взглядов местных комиссаров финансов, коих произвол был полный. Так, например, Декрет об аннулировании государственных бумаг наш Минфин распространил не только на частные облигации, но и на акции. Нелепость постановлений была удивительная: несмотря на то что бумаги были аннулированы, к клиентам банка предъявлялись требования об уплате долга по заложенным бумагам и за неуплату грозили тюрьмой. Для проверки сейфов к нам в банк была назначена целая комиссия, которая, согласно декрету, конфисковала все золотые вещи весом более шестнадцати золотников. Комиссия при этом совершенно не могла дать удовлетворительный ответ на вопрос, свободны ли от конфискации серебряные вещи, что повело к серебрению золотых вещей. У одной моей доверительницы была золотая цепочка весом в двадцать пять золотников, которую я разорвал на две части и тем спас от конфискации, ибо каждая часть была менее шестнадцати золотников.

Наложив на аннулированные процентные бумаги особый штемпель. Государственный банк зачислял их как кредитные рубли и пускал в обращение по номиналу, так же поступая и с купонами дальних сроков.

Одновременно вышло разрешение оставлять бумаги нетронутыми у рабочих до суммы в пять тысяч рублей.

Неужели подписывающий этот декрет комиссар не понимал, что у рабочих, так плохо оплачиваемых, не может находиться процентных бумаг вообще, а на сумму в пять тысяч тем более?

Несмотря на это, у банков стояли длинные хвосты рабочих, бывших, за редким исключением, людьми, получившими бумаги от «буржуев» за особый процент, дабы спасти их от аннуляции.

ПОСЛЕДСТВИЯ НАЦИОНАЛИЗАЦИИ

Кстати, о банковских комиссарах. Первым моим комиссаром, после того как был выгнан мальчишка Мишка, был назначен очень красивый юноша — офицер Бойцов. Явившись ко мне, он отрекомендовался как социалист-революционер и заявил, что он, хотя и пошёл в комиссары, совершенно не согласен с большевиками и их политикой. Как скоро обнаружилось, он оказался не эсером, а большим негодяем. Он всё старался доказать мне, что при такой неурядице пропажа и просчёт каких-нибудь двухсот или трёхсот тысяч — сущая безделица, на которую большевики даже не обратят внимания. Я возразил ему, что моё дело — сдать всё в целости с точностью до копейки, чем он остался очень недоволен.

Исполняя общее решение Банковского комитета о выдаче двухмесячного жалованья служащим, я распорядился списать и отложить соответствующую сумму. Бойцов подписать ордера не согласился.

— Ну, как хотите, а я включил сюда и ваш двухмесячный оклад в полторы тысячи рублей.

— А разве это можно?

— Конечно, можно, раз я беру перед правлением ответственность за выдачу.

— В таком случае я охотно подпишу этот ордер.