Екатеринбург - Владивосток (1917-1922)

— К сожалению, и ваши предостережения, и ваши предсказания сбылись как по писаному.

— Что именно?

— Да вот видите, мой адъютант, Серафим Серафимович Потадеев, которому я верил как самому себе, оказался гнусным провокатором. Он уверил меня, что всё офицерство на моей стороне, как и большинство солдат, и уговорил поставить вопрос о моём командовании полком на баллотировку полкового собрания.

— Ну и что же, — спрашиваю, — каков результат?

— Ни один мерзавец не поднял руку за меня. Я забаллотирован единогласно. Вы понимаете теперь моё положение? Что делать?

— Что? Конечно, подчиниться решению и выходить в отставку, благо у вас имеются средства.

— Вот то-то и есть, что ваши предсказания и тут сбылись. Вчера после этого собрания я проиграл не только все сто сорок четыре тысячи, но ещё и задолжал около пятнадцати тысяч.

— Да что вы?

— Как я жалею, что не послушался вас! Я почти уверен, что проиграл их шулеру.

— Вы поймали его в чём-нибудь?

— Нет, но такого везения я не видал. Этот еврей в какой-нибудь час обчистил меня как липку.

— Послушайте, полковник, а вы не припоминаете, что, когда вы его обыгрывали, вас тоже считали шулером?

— Припоминаю… Надеюсь, что теперь-то меня в этом не подозревают?

— Что касается меня, то, конечно, нет… А за других, право, не ручаюсь.

Тимченко скоро, выйдя в отставку, уехал в Саратов и, как дошли слухи, покончил жизнь самоубийством.

Солдаты всё более распускались. Ученья никакого не было. Если какому-нибудь командиру удавалось вывести роту на ученье, то, побыв в строю полчаса, она самовольно уходила в казармы. Начались призывы к братанью. Около памятника Александру II всё время по вечерам шёл беспрерывный митинг. Митинговали и в театре.

Главная тема митингов была: воевать ли с немцами или брататься? Но эта соблазнительная идея вначале имела мало успеха, и проповедники её, большевики, иногда рисковали быть побитыми. Зато что представлял из себя батальон солдат, отходящий на фронт! С солдатами приходилось возиться как с писаной торбой.

Приходилось собирать деньги по подписным листам, раздавать каждому солдату подарки, ехать провожать на вокзал, говорить речи. А храбрые вояки, разукрашенные в красный цвет, принимали всё это как должное. Отъехав станцию-другую, три четверти роты дезертировало. Мало этого, перед отправлением они стали устраивать кружечные сборы. С кружками ходили сами солдаты, нагло предлагая гражданину пожертвовать «героям», уходящим на войну.

Тыл был уже разрушен, но армия на фронте всё ещё стояла. Однажды утром, когда я вошёл в свой кабинет в Исполнительной комиссии, я увидал там человек пять солдат с кружками. Все они громко ругались, требуя от Кащеева, чтобы он немедленно арестовал «эфтого нахала офицера».

В углу комнаты на стуле сидел какой-то офицер маленького роста в подполковничьих погонах, тогда как в тылу погоны были уже отменены.

Едва я вошёл, офицер вскочил на ноги и подбежал ко мне.

— Владимир Петрович, да вы-то как сюда попали?

Я узнал знакомого мне ещё по Симбирску офицера Бажанова.

— Я? Я состою членом этой революционной организации, и даже товарищем председателя.

— Ну, воля ваша, теперь я совсем ничего не понимаю.

— Да в чём дело? Расскажите мне толком.

Полковник взволнованно и заикаясь стал объяснять, что только что прибыл поездом с Южного фронта.

— Извозчиков у вас совсем нет, иду пешком и вдруг встречаю солдат с красными бантами и кружками. Мне это показалось дико, и я остановил их, потребовав, чтобы они шли со мной к воинскому начальнику. Но вместо того они притащили меня сюда.

— Граждане солдаты, вы меня знаете?

— Как же не знать, знаем.

— Ну так вот, я свидетельствую перед вами, что этого офицера знал ещё кадетом. Славный был юноша и остался славным и храбрым офицером. Никакой контрреволюции в его голове нет. Он приехал с войны, где армия ещё цела, — в неё ещё не успела проникнуть новая, высшая революционная дисциплина… Этот человек всё равно что с луны свалился. Вместо того чтобы его наказывать, мы здесь растолкуем ему наши порядки, а вы с Богом идите делать ваше дело.

— Да так-то оно так… Да только пусть вернёт нам убытки. Ишь сколько времени мы с ним потеряли…

— Ну, Бог вернёт, а чтобы не было обидно, получите от меня пятёрку.

Последний аргумент в виде синенькой совсем наладил дело, и через десять минут Бажанов беседовал со мной и обучался «революционной дисциплине».

По его словам, вся Южная армия — а было это в начале апреля — ещё крепка. Разговоры, конечно, идут, и солдат стал не тот, но такого безобразия, как у нас, он не видал.

После этого случая я виделся с Бажановым несколько раз при большевиках. Он не только не пошёл в комиссары или в Красную армию, но сделался простым столяром и целый день работал, дабы прокормить себя и двух ребяток.

В последний раз я его встретил помощником командира полка, когда организовывалась Белая армия.

От дисциплины ровно ничего не осталось: ещё в конце марта от разных полков начали поступать заявления, что в лагеря они уходить не собираются.