Эхнатон, живущий в правде

— Сынок, Эхнатон — мальчик, обладающий мудростью взрослого мужчины, — часто говорил он.

Так оно и было. Даже верховный жрец Амона признавал его мудрость и зрелость, необычные для столь раннего возраста. Жрецы объясняли ее тем, что Эхнатоном владела некая злая сила. Это неправда, Мериамон. Злая сила обитала в душах самих жрецов. Мой царь не ведал зла. Возможно, в этом и заключалась его трагедия. Однажды в дни нашей юности отец вместе с помощниками высекал статую для царя Аменхотепа III, а Эхнатон следил за их работой.

— Мастер Менн, — сказал он, — я вижу, ты придерживаешься традиционного стиля. Лично я нахожу его отталкивающим.

— Традиции — это большая сила, ваше высочество. Они помогают преодолевать время, — с гордостью ответил мой отец.

— Новая красота приходит с каждым рассветом! — пылко воскликнул Эхнатон. Потом он повернулся ко мне. — Бек, друг мой, эта статуя может стать прекрасной, но правдивой она не будет. Где правда?

Эхнатон жил для правды и умер за нее. С самого раннего возраста его вдохновляло все мистическое, словно он был порождением чистой духовности. Однажды он сказал мне:

— Бек, я очень люблю тебя. Если ты станешь мастером своего дела, то когда я займу трон, поручу тебе все искусство и архитектуру.

Правда состоит в том, что я обязан Эхнатону всем — как в религии, так и в искусстве. Сначала он научил меня вере в Атона, потом показал путь к Единственному Богу. Когда я услышал, с какой верой и любовью он читает стихи, моя душа наполнилась миром:

Земля сияет в Твоем свете,
И больше нет тьмы.
О Господь,
Властитель вселенной,
Небес и земли,
Людей и животных,
О наш Создатель.

Однажды по дороге из каменоломни в школу я сказал Эхнатону:

— Мой царевич, я верю в твоего бога.

Он был вне себя от радости.

— Ты мой второй обращенный после Мери-Ра; но врагов у нас будет достаточно.

Позже я узнал, что в то же время к числу почитателей Атона присоединилась Нефертити, еще жившая во дворце своего отца. Эхнатон время от времени жаловался мне на трудности, с которыми ему приходится сталкиваться из-за своей веры. Постоянное пребывание в оторванной от мира каменоломне не мешало мне быть в курсе происходившего.

Основам профессии меня научил отец, но духовность я получил от Эхнатона. Он посвятил себя правде — как в жизни, так и в искусстве. Именно поэтому он сердился на тех, кто вел суетную жизнь и слетался на любой пир, как вороны или стервятники.

— Бек, — однажды сказал мне он, — не позволяй, чтобы во время работы тебе сковывали руки учения мертвецов. Пусть твой камень станет вместилищем правды. Именно Бог создал все, поэтому будь верен ему в своих созданиях. Не позволяй, чтобы на твою работу влияли страх или алчность. Когда ты изваяешь мою статую, пусть на моем лице и теле будут видны все изъяны; красота твоего изделия будет заключаться в его честности.

Таков был Эхнатон, отвергший старые пути и очарованный новизной.

Он сверг кумиров и с корнем выкорчевал старые традиции. Правда вдохновляла его.

Когда Эхнатон занял престол, я снова присягнул ему в своей вере, и он назначил меня первым царским скульптором.

Когда Бог вдохновил его построить новый город и перенести в него столицу, у меня под началом было восемьдесят тысяч рабочих, создававших Ахетатон — самый прекрасный город на свете, город света и веры.

Мы строили самые широкие дороги, самые чудесные дворцы, разбивали самые прекрасные сады и пруды. Это было настоящее произведение искусства, в конце концов павшее жертвой злобы жрецов.

Бек ненадолго умолк, заново переживая гибель своего любимейшего творения, ныне медленно исчезавшего под слоем пыли. Я тоже молчал из уважения к этому человеку, дожидаясь продолжения рассказа.

Эхнатон и сам был художником. Он читал стихи, рисовал и даже пытался резать из камня, несмотря на свои слабые руки. Я открою тебе секрет, о котором мало кто знает. Он изваял статую Нефертити, соответствовавшую всем канонам красоты. Наверно, она до сих пор находится либо в покинутом царском дворце, либо во дворце Нефертити — конечно, если ее не уничтожили вместе со всем остальным. Когда царица неожиданно покинула его, Эхнатон с досады вырвал у статуи левый глаз, но все остальное сохранил в целости как знак вечной любви.