Эхо

Боря выпрыгивает за борт и по грудь уходит в сугроб. Обтаптывается, отыскивая острым щупом твердь под снегом. Кричит, багровея лицом, и машет руками:

– Можно сидеть!

Вертолет оседает в снег по самое брюхо, под выхлопными трубами тает, чернеет снег.

– А люди где? – спрашивает Кеша, перестав бодаться с бочкой, протирает заспанные глаза.

«Вот мы и свиделись снова, Туруланда, – думаю я. – Где-то все тут и было. Где-то тут, где-то тут», – стучит в висках кровь.

– Привет аборигенам! – кричит Борис.

По сугробам, утопая почти по грудь, проминается эвенк, скаля зубы и улыбаясь.

– Ты что, тут один? – спрашивает из кабины командир.

– Еще другой есть, Васка, брат мой. И Коля Бобыль, и я с бабой… Дети есть, мои дети. – Весело смеется. – Васка болеет, однако, грипп у него. Эпидемия. Айда чай пить!

– Тебя-то как звать? – спрашивает Борис.

– Шурка.

– А волки есть?

– Волки есть.

– Ну, тогда показывай, мы их всех побьем…

– Покажешь их, – смеется Шурка, – они ух какие хитрые! Умные, сволоть! Умнее человека…

– Тебя – да! – острит Борис.

Но Шурка не обижается, а, наоборот, очень доволен остротой. Идем пить чай.

В снегу пробита достаточно широкая дорожка. По ней, обогнав всех, Шурка катит санки, в которых молча и солидно сидят его дети – двое. Кеша спешит за Шуркой, а следом весело и шумно идут вертолетчики. Я отстаю.

Где-то тут все и было…

Широкие выполья оленьих пастбищ, в реденькой таежке – крохотные лиственки, ползучая березка, наволоки мелкой сосны, но кое-где исполинами протыкают небо листвени, рогатые и огромные.

За пастбищами тайга погуще и чище, там стойбище эвенков. Но чумов не видно. Под соснами натянуты палатки с черными коленами печных труб. От дерева к дереву, под самыми макушками, антенна.

В палатке душно и жарко. Васька лежит на надувном матрасе, подсунув под локоть черную от копоти подушку, чихает и кашляет. Громко жалуется на «эпидемию гриппа», которая косит всех без разбору. Но лицо веселое, даже довольное, и он, демонстрируя нам, пьет лекарства, высыпав с десяток таблеток в маленькую мягкую ладошку. Смачно жует, щурится:

– Спирт есть?

– Нету! Нету! – говорит Борис – Нынче везде сухой закон.

– Лекарство на спирту должно быть, – объясняет Шурка.

Жена его разливает по кружкам чай, раскладывает подмокшие куски сахара, черные сухари.

– Все тайге, тайге! Подохнешь тайге этой! Где условия? – громко кричит Коля Бобыль, ни к кому не обращаясь. Но его никто и не слушает.

Пьем чай, смеемся, болтаем ни о чем. А Коля Бобыль все кричит:

– Ты условий создай! В тайга, в тайга… Нету условий! Подыхай! Жену не видишь. Детей не видишь… Какая жизнь, а?!

Ни жены, ни детей у Бобыля нет.

– Волк умный, – говорит Васька. – Научно-технический прогресс знает!… Ты летишь, – Васька обращается к командиру, – он слышит. В снег ляжет и лежит. Закопается, сволоть.

– Не выпугнешь? – спрашивает Борис.

– Нет.

– Выпугну, – говорит командир. – Не стерпит. Вон она, керосинка, черт-те как гремит. – И вдруг весело ко мне: – Улетали – ей шесть часов оставалось. Три часа сюда летели. Значит, три осталось.

– До капитального, что ли?

– Не… До списания! Все, точка. Отходила. А машина легкая, хорошая. Может, купим в складчину?

Я отказываюсь.

– А жаль, – говорит Борис. – Недорого, Николаич, подумай. Жаль в утиль.

– Продай мне, – вдруг говорит Шурка.

– Почему в палатках живете? – спрашиваю я у Васьки.

– Дают, – отвечает. – А где же жить?

Палатки большие – экспедиционные, добротные, с окошками и хорошо запахивающимися двойными пологами. Но натянуты небрежно, кое-как, без умения. Черные, проржавленные трубы выткнуты в одно из окошек. В палатке грязно, куль у входа с белой дорожкой просыпанной муки, обрубки полуоттаявшего мяса, старая одежда, бродни кучей, поломанные, застеленные стегаными одеялами раскладушки с черными постелями на них.

– А в чуме чего не живете?

Шурка задумался ненадолго, но с ответом нашелся:

– Строить надо…

– А ты умеешь?

Коля Бобыль закричал, замахал руками:

– Кто умеет? Он? Хрену! Он в интернате жил! В доме! Ему что? Кроватка! Печка! Жратва от пуза! Зачем ему чум? Он в интернате жил. Ни хрена не умеет…

– А ты умеешь? – спрашиваю.

– Я умею… Не хочу… Условий нету! Где забота? Вон Васька гриппом болеет. Эпидемия. Завтра я заболею, потом Шурка, потом Танька и дети. Все подохнем! Где забота? Не хочу…

– Рация испортилась, – говорит Шурка.

– Никому дела нет! – кричит Бобыль. – Сяду с вами на вертолетку и улечу.

– Я тебя не возьму, – говорит командир. – Тебе работать надо. Ты ведь сколько в центре без дела шатался. Месяц? Два?

– Его пьяного изловили! – хохочет Шурка. – Его директор сюда в мешке привез.

– Как в мешке? – Борис аж подпрыгнул.

– А он в спальнике спал. Его так в вертолет и положили… И сюда! – хохочет Васька. – Проснулся, под сосной лежит, в стаде. Его олени лижут. С того и орет.

Бобыль слушает, широко открыв рот, пытаясь что-то произнести, молчит, вскакивает и выбегает из палатки.

– Обиделся, – говорит Борис.

– Не-е-ет, – машет рукой Шурка. – Он не умеет…

– Чего?

– Обижаться. Кричит только… Всегда кричит.

– Когда трезвый, – добавляет Васька.

– Зачем он вам тут? – спрашиваю.