Эхо чужих грехов

– Деревенские с радостью помогут: зима, работы нет, они всё для вас сделают, – пообещал старик. Он подозвал двоих мужиков: – Иван, Фёдор, помогите барину разыскать карету, а потом проводите его до почтовой станции. А там, ваша светлость, вы и проводника возьмёте, от нас до Ратманова вёрст тридцать, если не более.

Договорившись об оплате и передав мужиков под начало Сашки, князь пошёл вдоль дороги, по которой вчера уехала незнакомка. Деревенька лежала позади церкви, а дорога, обогнув старые вязы, убегала в чистое поле. Натоптанная в начале, уже через десяток шагов она стала теряться в сугробах, а потом и совсем исчезла. Алексей стоял на краю бескрайней снежной равнины, лишь на горизонте очерченной таким же белым кружевным лесом. Следы незнакомки исчезли под снегом. Если бы Алексей сам не слышал её голоса, то подумал бы, что всё это ему померещилось. Но перед глазами до сих пор стояло прекрасное заплаканное лицо.

«Искать её?» – спросил себя Черкасский.

Зачем? Тем более теперь, когда его судьба решена. Оставалось признать очевидное: незачем лезть в чужие жизни, да и волновать людей тоже нечего. Хватит катастроф! Алексей дождётся Сашку и уедет, никого здесь не потревожив.

Сашка не подвёл: экипаж стоял у церкви и даже выглядел прилично, будто и не ночевал в чистом поле. Следы снега отчистили, на подушки сидений положили обёрнутые в чистые мешки нагретые кирпичи. Отдохнувшие лошади смотрели бодро. Сашка объяснил, что взял до почтовой станции проводника – парнишку по имени Васька. Алексей расплатился с нанятыми мужиками и попрощался с отцом Иоанном, оставив щедрое пожертвование на церковь. Сашка и крестьянский паренёк взобрались на козлы, Алексей уселся на нагретые подушки. Тройка понеслась, как птица: миновала деревню, пересекла реку и вылетела на снежную равнину, под которой угадывалась дорога. Проводник указывал Сашке, где нужно взять левее или правее, и, к удивлению Алексея, вскоре тройка свернула на широкую дорогу, а потом остановилась у почтовой станции. Васька получил свой пятак и отбыл в обратный путь, а путешественники зашли в станционную избу. Черкасский хотел найти нового проводника и добраться наконец до дома. Но это не понадобилось. Станционный смотритель подробно рассказал, как доехать до Ратманова, и даже любезно нарисовал для князя некое подобие карты. Смотритель уверял, что дорога простая, всего четыре поворота, и что заблудиться здесь совершенно невозможно.

Дав лошадям отдых, путешественники вновь пустились в дорогу. По всему выходило, что ехать до Ратманова никак не менее трёх часов. Алексей закутался в меховое одеяло и закрыл глаза. Но дрёма не шла. Нахлынули воспоминания, а за ними – уже привычная тоска. Жизнь казалась беспросветной. Когда всё это началось? На самом деле ответ лежал рядом, он был материальным и зримым, и Черкасский никогда с ним не расставался. Алексей порылся в кармане и достал потемневшую от времени золотую табакерку со всё ещё яркой миниатюрой на крышке. С портрета смотрела голубоглазая красавица в напудренном парике.

«Бабушка», – улыбнулся Алексей.

Но дело было не в табакерке, секрет прятался внутри. Князь щелкнул замком, и на душе у него потеплело: на ладонь выпал игрушечный крест на голубой ленте – самое нежное из воспоминаний детства.

Глава пятая Крест на голубой ленте

Воспоминание было смутным, а может, Черкасскому просто казалось, что он помнит тот день, когда в его жизни одновременно появились два главных подарка – любовь и дружба. Алексей нежно провёл пальцем по игрушечному ордену и закрыл глаза. В ушах зазвучал голос бабушки, и он – взрослый, битый жизнью мужчина – вновь стал любимым внуком грозной княгини Анастасии Илларионовны. Алексей вздохнул и… позволил себе вернуться в прошлое.

Тысячи алых бликов от низкого зимнего солнца переливались в бесконечной череде окон. Зимний дворец. Светлейшая княгиня Черкасская, уже лет двадцать не бывавшая в столице, видела его впервые. Новая царская резиденция показалась ей исполинской. Робея, княгиня вошла в двери парадного подъезда. Куда делись её несгибаемая воля и гордый нрав? Впрочем, стоило ли удивляться этой робости, ведь Анастасию Илларионовну позвала на «расправу» сама императрица Екатерина.