Эхо Миштар

– Да и воюют они странно, – продолжил Тарри задумчиво. – Где это видано, чтоб полководец сам вперёд дружины скакал и бойцов между собой мирил? Посмотрел я на то, как Кальв держится – ну вот чисто судья, терпеливый такой, рассудительный. Чуть где что полыхнёт – он сразу шасть туда и давай до правды докапываться. Вот был тут случай в одной деревеньке… Бдительные бабы поймали у колодца отравителя. Ну и отходили его по бокам так, что он на месте и скончался – а кто б удержался? Правильно, я считаю, поступили. Но вот в чём загвоздка: на отравителе были одежды с гербом дружины из Беры. Вот пусть я дурень дурнем и ничего в военном деле не разумею, но зачем гербы-то на себя напяливать, если колодец отравить собираешься? Я б не стал. Ну, то есть не то чтоб я колодцы часто травил, – уточнил он дотошно. – Но если б собрался, то обрядился бы в лохмотья, а не в пожалованный самим Миррой плащ. И дождался бы, пожалуй, пока бабы с коромыслами от колодца отойдут.

Хоть рассказ и перемежался шутками, но смеяться Алару не хотелось.

– Разумно. Выглядит так, словно кто-то дружину из Беры подставить хочет.

– Вот и я о том же! – горячо закивал Тарри, привставая на локте. И, оглянувшись на соплеменников, пляшущих поодаль, у телег, понизил голос: – Думаю, что смуту какие-то ряженые раздувают. И лазутчики, которых в Бере на столбах вешали, и впрямь лазутчиками были, вот только не с востока. Колодцы травят да скот угоняют злодеи не только на землях Кальва. У Мирры то же творится.

Костёр почти прогорел, но хватило лишь небольшого дуновения морт, чтобы весёлое пламя вновь заплясало на углях, яркое, с малиновой каймой по краю.

Вот только подпитывали его теперь не дрова и не воздух.

– Двух братьев словно стравливают между собой, – произнёс Алар мрачно. – И делают это умело – огонь раздувают снизу, в народе. Поди объясни деревенским, что тот подлый отравитель, которого они только что всем миром одолели, на самом деле ряженый. И что подослали его не соседи.

– Ну, положим, братья между собою и без всяких помощников прекрасно ссорятся, – неохотно признал Тарри. – Я сам не видал, но люди сказывали, что если Мирра с Кальвом где столкнутся, то непременно сцепятся. У наместника юга нрав пылкий, слова поперёк не скажи, а наместник востока хоть и спокойный, но упрямый, как тысяча гурнов. Гнёт и гнёт своё! Такой зануда, что как я его послушаю, так и тянет рожу скорчить, – повинился он шёпотом. – А Мирра и вовсе ни с одним его словом согласиться не может – спорить кидается, горячится. Ну, а про острый язык Мирры уже сказки слагают, мол, он и камень из себя выведет…

– Легко могу представить, – усмехнулся Алар, вспомнив гневливого рыжего наместника с лицом прекраснее, а руками нежнее, чем у иной девицы. – Но он и впрямь, скорее, лично на обидчика кинется, чем прикажет его людей извести, особенно тех, кто ему самому ничего не сделал.

– Мне так же кажется, – вздохнул Тарри. – Недобрые дела делаются, ой, недобрые… И это я тебе не всё ещё поведал. Вот послушай…

Когда табор уже свернул к Ульменгарму, то случилось им ехать глухими местами, мимо сожжённых деревень и Кимень-горы. У той горы была дурная слава: мол, прокляли её в незапамятные времена, и потому тем, кто поблизости поселится, покоя не найти. И всё же люди там жили – не считая последних лет этак десяти, когда и впрямь несчастья обрушились на тот край. Одно поселение лично лорга спалил – якобы за бунтарские замыслы, и если б не некая дева-эстра вся в белом, с белыми волосами, то там бы и выживших не осталось. Другую деревню словно проклял кто-то: враз амбары поразила чёрная гниль. В третьей, как слух ходил, скрывали мальчика-киморта, и оттого вышло большое горе: когда лорга прислал за ребёнком отряд, то жители уже от неизвестной хвори перемёрли.

Словом, то одно, то другое – и не осталось в округе ни одного селения.

Вот там-то табор и натолкнулся на странный отряд.