Эхо Непрядвы

Надо заставить войско молиться всю ночь — аллах тогда, наверное, услышит и восстановит справедливость. Разве аллах не должен покарать этих неверных собак, укрывшихся за стеной? Они не хотят покориться своему законному владыке, они убили правоверного царевича и множество других воинов аллаха. Сейчас Тохтамыш ненавидел их смертельно — они не позволяли себя порезать и распродать в рабство ему, властелину Орды. Тохтамыш понимал теперь краснобородого старика Чингисхана, который видел высшее наслаждение в том, чтобы усмирить взбунтовавшихся и подавить непокорных. Хан заставил себя думать, искать дорогу в крепость и на тот случай, если завтрашний штурм окажется неудачным.

Когда смолкли пушки, женщины и ребятишки хлынули к стене, остановить их не было никакой возможности. По лестницам сносили раненых, убитых опускали со стены на связанных копьях. Плач, проклятия врагу, и рядом — слезы радости и объятия. Сошедшего вниз Олексу кто-то тронул за локоть.

— Арина? И ты здесь?

Молодая женщина с ребенком на руках протянула ему узел, из которого торчало горлышко кувшина.

— Поснедай, Олекса Дмитрия.

— Благодарствую, Аринушка, да ко князю спешу.

— Он же ускакал к неглинской стороне.

Олекса уж и не помнил, когда последний раз обедал, взял узел.

— Да тут на целый десяток. — Поискал взглядом кого-нибудь из своих, но не было вблизи ратника, которого не старались бы теперь накормить и напоить. Даже незамужние прибежали с узелками — извечная женская забота и тревога в лихое время: накормить мужчину-защитника. Олекса стал выбираться из толпы к бревнам, сваленным поодаль грудами, присел, развязал холст. Арина стояла рядом, мальчишка насупленно поглядывал голубыми глазенками на железного дядю, который убирал подовые пироги один за другим.

— Чего дуешься? Пожуй-ка со мной.

— Да сыт он, Олекса Дмитрич.

— Ниче, пущай ест — скорей вырастет. — Олекса сделал «козу», мальчишка разинул рот, как галчонок, загукал.

— Вон какой веселый, а я думал — бука. Глаза-то Алешкины. Теперь бы вам дочку с мамиными глазами.

Красивое, исхудалое лицо женщины покрылось румянцем Никто, кроме звонцовских, не знал, что сын у Арины — от погибшего куликовского ратника.

— Спаси бог, хозяюшка, а молоко ему оставь. У нас в башне ключевой водицы довольно.

— Да у меня еще есть. Раздобыла нынче.

— Оставь. Теперь худо с молоком, дальше хуже будет — корми впрок сынишку.

— Олекса Дмитрич, — просяще заговорила женщина, — определил бы ты мне девицу в няньки. Я снадобья знаю, раны умею целить. Мы с Дарьей на Куликовом поле спасали раненых. А с ним вот, с Юркой-то, я как повязанная.

— Да у вас в тереме вроде и девки живут.

— И-и, Олекса Дмитрич, вон они, девки, — так и рвутся к стене. А с малыми боюсь оставлять.

Олекса оглянулся. Он уже приметил в толпе синий сарафан Анюты. Сейчас она стояла одиноко с пустой корзиной в руке. От его громкого оклика девушка вздрогнула, обернулась. На зов подошла неуверенно, поклонилась:

— Доброго здоровья.

— Анютушка, я тебе воинское задание нашел. Бери этого головастика, его Юркой зовут, а мамашу — Ариной. Бери!

Девушка несмело протянула руки, взяла ребенка, тот начал колотить ее по лицу ручонкой.

— Ишь, озорник! Воин — в батьку свово. Ты с ним построже, мама не осерчает. Будешь, Анютушка, водиться с Юркой, кормить, поить и все остальное. Вот тебе сразу кувшин молока. — Не давая девице опомниться, обернулся к Арине: — Ты нынче же перебирайся в дом князя Владимира. Моя гридница пустует, нам теперь со стены не сойти до конца. Анюта тебе укажет. А теперь ступай в Спасский — туда раненых сносят.

Арина, изумленная не меньше Анюты, стояла в нерешительности. Ребенок заплакал, потянулся к ней, девушка стала качать его.

— Ступай, Арина, ступай! Минута дорога — сама знаешь. Скажешь монахам: я прислал.

Качая ребенка, Анюта вопросительно смотрела на Олексу.

— Знахарка она. На Куликовом поле спасала раненых. Разве Дарья тебе не рассказывала?

Девушка охнула:

— Господи! Дак это ж та самая Арина! Я-то думала…

Она зацеловала мальчишку, а когда смеющимися глазами глянула на Олексу, в груди лихого сотского будто жаворонок запел: понял, о чем подумала эта сероглазка, увидев его рядом с незнакомой женщиной. Смелость вернулась к Олексе, он прижал девушку с ребенком к своей окованной груди, мимолетно поцеловал в косы.

— Теперь бегите, мои хорошие, домой бегите. Ждите мамку, да и сам я как-нибудь вас проведаю.