Эхо Непрядвы

— Как же! Гончар я. Кувшины приходится надписывать, чаши, а то и корчаги, когда просют.

— Понял, што тут?

— Чуток.

— Скажешь кому — головой ответишь. Ложь здесь написана, злая ордынская ложь!

— Да рази мы не понимаем? — Ополченец прямо посмотрел в глаза Олексы. — Словечка не оброню.

Адам ждал с недоумением и тревогой, Олекса сунул ему в руки пергамент.

— Читай!

«Во имя Христа-спасителя и всех святых заступников наших! Плачь, мать-страдалица, земля русская, плачь и молись! Под Переелавлем полегла рать православного воинства в битве с бесчестным царем ордынским. Сложил голову святую заступник наш и надежа — великий князь Димитрий Иванович, а с ним князь Володимер Ондреевич и много других славных князей и бояр. Православные братья! Царь ордынской спешит к Москве со всем нечестивым войском. Распаленные злобой мурзы хотят, чтобы вы своим упорством разожгли Тохтамыша против себя. Они скажут ему, будто вы отказались платить выход в Орду и первые подняли меч. Теперь хан утолил злобу кровавым делом, он согласится принять от вас выход и уйдет в степь без большого приступа, чтобы не губить своих. Пошлите к нему мирных послов, соглашайтесь на любой откуп, лишь бы ханские тумены отошли. Примите любого государя, коего он поставит над вами. В этом лишь теперь спасение, ибо защитник наш Димитрий Иванович уже предстал очам всевышнего. Ради всех святых молю вас принять совет христианина, не своей волей находящегося в стане врагов. Да будет над вами покровительство всемилостивого Спаса и святой Заступницы русской земли!»

Адам проглотил сухой комок, медленно свернул пергамент, не в силах сразу осмыслить прочитанное.

— А ежели правда?

— Вот! — гневно вскричал Олекса. — Вот чего они хотят, собаки: ты бледнеешь, Адам! Не верю, ни единому слову не верю в сей подметной вражеской грамотке! — Ближние ополченцы стали с тревогой оглядываться на начальников, Олекса убавил голос: — Выбери сам подслухов, я пойду к Остею. Эта зараза не одна могла залететь к нам. Могут быть и похуже.

— Куда уж хуже-то, Олекса Дмитрич? — Широкие плечи Адама устало сутулились.

В полдень Кремль снова взбудоражило сильное движение в стане врага. Во Фроловскую башню пришел Остей в сопровождении бояр и святых отцов. Архимандриты Симеон и Яков благословляли ополченцев, Морозов, распушив бороду, сердито оглядывался, выискивая непорядок; с его лица сошла одутловатость, беспокойные глаза смотрели как болотца в пасмурный день. Брони он по-прежнему не носил, одет в бархатный кафтан, на голове — низкая шапка из щипаного бобра. Однако мечом опоясан и на сафьяновые сапоги надеты золоченые шпоры, словно собрался на выезд.

— И как вы тут дышите, сатаны? — бросил на ходу пушкарям, вслед за Остеем поднимаясь на верхний ярус.

— Эт што! — дерзко ответил Беско. — Ты заходь, Иван Семеныч, как палить станем — то-то нюхнешь адского духу. Татарин и тот шарахается от нево, как черт от ладана.

— Не дерзи, смерд. — Боярин остановился на лестнице, обернулся, строго глядя на Беско, состроившего дураковатую рожу. — Придет час, и бояре за меч возьмутся.

— Дан вон жа боярин-то. — Беско глянул на Олексу, тот показал ему свой кулачище, парень осекся.

— Вавила где? — спросил сверху Остей. Ему объяснили.

— Сколько тюфяков порвано?

— Семь тюфяков и одна великая пушка, государь.

— Слышь-ка, Иван Семеныч, ты пошли свово сотского с людьми — пусть снимут тюфяки с москворецкой стороны и перевезут на место порченых. Там оставить два, где Устин-гончар укажет, чтоб сигнал подать. Не мешкай, Иван Семеныч.

Морозов, ворча, стал спускаться. С площадки пушкарей через внутреннюю бойницу отдал сердитые распоряжения оставленному внизу сотскому своей дружины.

— Слава богу, однако, — негромко сказал Адам, — што самолично сложил с себя воеводство Иван Семеныч.

— Не греши, сыне, — строго ответил архимандрит Яков. — Отец Симеон тоже вон корил Морозова, а не по вине его: вправду был он болен, а можно ли в таком виде воеводствовать? Строг Иван Семеныч, да у строгого пастыря и телушки бычков приносят.

Адам промолчал. Он тоже понимал, что великий князь доверил Морозову воеводство не случайно. Если боярин брался за дело ретиво, оно в его руках горело. Только Морозов ретив бывал лишь в тех делах, которые сулили ему выгоду.