Эхо Непрядвы

Кирдяпа толкнул брата кулаком в бок, тот смолчал, снова уставился на гриву коня. Хан дал знак всем следовать за ним, направился к полону, поехал вдоль пешего оцепления. Одни женщины молились на коленях, другие закаменели, прижав к себе детей, третьи затравленно, как пойманные зверушки, следили за своими угрюмыми насильниками. Законы в Орде жестоки. Пока полонянки не поделены, никто под страхом смерти не смел прикоснуться к ним — разве только убить за неповиновение. Женщины знали это и со страхом ждали дележа добычи. Может, он наступит еще не скоро, может, раздадут их по рукам не здесь, на родных пепелищах, а в неведомом краю, куда погонят вместе, но час этот неизбежен. Одних степняки возьмут в жены и наложницы, другие пойдут на невольничий рынок, а судьба одна: рабство, чужая сторона, власть немилого человека, чужие постылые обычаи, медленное угасание в тоске и тяжелой работе. Самое страшное — вырвут детей из рук, чтобы тоже продать, как ягнят, в руки работорговцев.

Хан услышал позади женский крик, обернулся. Дородная молодайка в малиновом убрусе и синей облегающей телогрее, перегнувшись через скрещенные копья стражи, плевала в сторону княжат.

— Смотрите, православные! Близок конец света — два июды родилось на земле. Эй вы, проклятые, покажите сребреники, какими одарил вас ирод ордынский!

— Штоб вам приснилась веревка, христопродавцы!

— Штоб земля не приняла вас, змеи ползучие!

— Пусть перевернется в гробу ваша мать, породившая клятвопреступников!

Кирдяпа рванулся к толпе, судорожно дергая меч из ножен, но копья стражников скрестились перед мордой его коня, и плевки женщин доставались невинному животному. Нукеры лишь усмехались: полонянки оскорбляли «своих», и стражи это не касалось. Семен хотел укрыться за ханской свитой, однако бока ордынских коней смыкались перед его лошадью, а Тохтамыш, как нарочно, ехал неторопливым шагом — так и следовали за ним вдоль всей толпы оба княжича, осыпаемые проклятиями женщин. Тохтамышу наконец, надоела потеха, он обернулся к Кирдяпе:

— Видал, князь, какой отборный полон! Может, отца разоришь? Я знаю, ему нужны люди.

Кирдяпа наконец понял, что над ним издеваются, угрюмо ответил: у отца, мол, нет денег для выкупа чужого полона.

— Жалко. Придется, видно, торговаться с Димитрием Московским.

Отправив гонцов с приказаниями темникам, Тохтамыш оставил казначея описывать добычу, которую уже считали младшие юртджи, и, не дожидаясь Шихомата, направился из дымного и жаркого детинца за ворота, в свою ставку. Полуденное солнце с трудом пробивалось сквозь тучи копоти, пепел и хлопья сажи оседали на одежде и лицах свиты. Если каменные храмы и монастырские строения сами не загорятся, их можно специально выжечь, и разрушителем станет огонь. Но как ему срыть белокаменные стены проклятой крепости? Войско нельзя отвлекать — надо воспользоваться разгромом столицы, опустошить все княжество, а удастся — и соседей Москвы. Да и по силам ли эти укрепления его степнякам? Не только строить, но и разрушать нужны мастера, на худой конец — простые ремесленники и мужики, а их нет: народ из окрестностей разбежался, защитники Кремля перебиты. Пороха у него лишь два мешка, русы свой сожгли. Рассчитывать можно только на большие полоны, которые еще надо взять.

Надо взять! Весть о разгроме Москвы теперь полетит по земле, повергая ближние народы в ужас, уничтожая их мужество. Уныло ехал за ханской свитой Кирдяпа. Что, если Тохтамыш действительно оставит его наместничать на московском пепелище и уведет свое войско?

Семен ни на что уже не рассчитывал после ханских издевательств. Ему хотелось только поскорее оказаться подальше от московского пожарища. Но станет ли бегство спасением? Княжичу начинало казаться: проклятия полонянок слышала вся Русь.

Каждый приходит к предательству своим путем, но еще ни один предатель не добился желаемого, ибо новых хозяев мало занимают его собственные интересы, им нужно только одно: чтобы он продолжал вредить тем, кого предал.

Мрачно возвышалась над воротами полуразрушенная Фроловская башня. На стене — тишина, ни стона, ни вздоха: там дрались с врагом беспощадно. В городе разрастался, гудел пожар, раздуваемый потоками прихлынувшего ветра. Сухие постройки жадно охватывались летучим пламенем, Кремль стал превращаться в бушующее огненное озеро, и скоро грабежники с дикими воплями побежали из стен вслед за ханскими нукерами. Многие из тех, кто дорвался до винных погребов, плутали в огне и сгорали живьем. К вечеру среди закопченных стен лежало седое пепелище.

«Какими словами, — горько спросит летописец, — изобразить тогдашний вид Москвы? Сия многолюдная столица кипела прежде богатством и славою; в один день погибла ее красота: остались только дым, пепел, земля окровавленная, трупы и пустые, обгорелые церкви. Ужасное безмолвие смерти прерывалось одним глухим стоном некоторых страдальцев, иссеченных саблями татар, но еще не лишенных жизни и чувства».