Эхо проклятия

– Поверни голову, – сказала она. – Только медленно.

Я знал этот фокус. Он имеет мало общего со способностью видеть скрытые образы. Даже не знаю, с чем можно его сравнить. Разве что с дождем. А «реальность» тогда – всего лишь налет пыли на стекле.

Во всяком случае, здания со скульптурами уже не было. Вместо него появился дом-призрак, которых хватает в старых городах. Надо сказать, что я никогда не селился и не останавливался дольше чем на одну ночь в городах, которые моложе меня, поскольку это смахивает на секс с несовершеннолетними. Я также небольшой любитель посещать дома-призраки, хотя знавал людей, находивших в подобных занятиях неисчерпаемый источник вдохновения и творческой энергии. Они использовали то, что видели там, внутри. Кое-кто даже приобрел прижизненную славу, но не думаю, что это честная сделка. Некоторые возвращались оттуда преображенными… если вообще возвращались. Искушение остаться слишком велико.

Ни один дом-призрак не похож на другой. Иногда это особняк, иногда жалкая развалина, очень редко – храм (ибо религии лишают подвижности не только людские души), а иногда – многоэтажный лабиринт, как тот, что возвышался передо мной сейчас. Теперь, когда он был здесь, я мог сколько угодно пялиться по сторонам – призрак уже прочно обосновался за тем самым стеклом.

Я все-таки посмотрел вдоль улицы – солнце уставилось на меня с запада печальным взглядом сквозь вспухшие веки облаков. Мимо мчались машины и конные экипажи, пронзая друг друга подобно пересекающимся снам. Все стало зыбким, и все ускользало, кроме дома-призрака. Его фасад был похож на крапленую карту. Немногочисленные окна были либо зарешечены, либо заставлены непрозрачными стеклами. Из-за тех, что были заложены, стена производила впечатление пятнистой шкуры. Я различил не меньше четырех разновидностей кладки. В общем, внешне дом был странной помесью средневекового дворца и современного улья, выхолощенного до геометрической прямоугольности.

За призраком тянулся шлейф иных времен, иного ритма жизни, иной погоды. В другое время я расценил бы его появление как представившуюся почти чудесным образом возможность для побега. Но сейчас об этом и речи не было. Вслед за Дыркой я ступил с серого тротуара на черный, лоснящийся от фонарного света.

* * *

Во владениях призрака стояла ночь. Подняв голову, я увидел профиль Марии на золотистом диске луны – явный намек на разменную монету. Было тепло и безветренно. Откуда-то доносились вопли саксофона на фоне блуждающего бесстрастного баса – в них звучало тоскливое недоумение, словно неведомый мне музыкант, обреченный дуть в мундштук, спрашивал себя: «Во что это я ввязался?».

У меня подобных вопросов давно не возникало.

Внезапно с безоблачного неба посыпался мелкий дождь, но ощущения сырости не возникло, словно каждая капля была заключена в непроницаемую оболочку. И эти мельчайшие темные шарики лопались, как икринки, когда я наступал на них. С каждым шагом из-под подошв выплескивались чернильные тени. Это, и еще запах, ударивший снизу, вызывали гадливость, хотя я никогда не считал себя чистоплюем.

Вблизи я видел дом хуже, чем издалека, – возможно, причиной тому был черный дождь. У меня появилось предчувствие неуправляемого соскальзывания в кошмар, причем в худшую его разновидность, отягощенную пониманием того, что такова и будет конечная действительность после распада переполненной пустоты. Оторопь охватывала в ожидании расползания, разложения, растворения тканей, из которых соткано видение; казалось, достаточно протянуть руку, легчайшим образом прикоснуться к чему угодно или хотя бы шевельнуться, чтобы вызвать волну калейдоскопического дробления деградирующей структуры, словно рассудок отказывался довольствоваться удобоваримыми подделками, но не было предложено и ничего взамен, кроме сверкающей воронки безумия…

Цоканье каблуков Дырки оказалось спасительным. Эти звуки заново вколотили гвозди в почти уже сорванную дверь моего личного, зловонного, забитого трупами, и тем не менее манящего подвальчика. Под асфальтовой дорожкой, что вела к дому, я почуял трясину – древнюю, голодную, ненасытную, куда более реальную, чем возведенная над нею бутафория. Я начал употреблять сравнительные степени применительно к реальности после того, как потерял надежду обнаружить хоть что-нибудь, за что можно было бы зацепиться и продержаться достаточно долго.

Я шел, претерпевая тихую муку искажений, будто был завернут во множество слоев мятой тонкой жести. Само пространство пульсировало, заставляя снова и снова проделывать один и тот же, по-разному обставленный путь. То я видел по обе стороны дорожки мусорные контейнеры, то ряды темных сумрачных елей, то автостоянку с сотнями одинаковых безликих машин, похожих на мертвых дельфинов, то пустые вольеры, то парк с сереющими статуями – а может, это были обитатели дома-призрака, предпочитавшие всему остальному прогулки под черным дождем…