Эхо прошедшего

Насмотревшись на город, мы обернулись. Как же это мы не заметили! Посередине площади, на пьедестале, гораздо выше человеческого роста, повернувшись лицом к городу, который лежал у его ног, стоял бронзовый Давид. Он стоял спокойно, чуть отставив левую ногу, левая рука была согнута в локте, касаясь плеча, а правая — свободно опущена и касалась бедра. В чуть согнутых пальцах Давид держал камень от пращи. Главное, что поражало в этой необычайно пропорциональной мускулистой и, несмотря на огромный рост, небрежно-элегантной фигуре, — общее выражение грозной сдержанной силы. Он отдыхал, он просто стоял небрежно, но сколько было глубокой думы на его прекрасном лице, сколько благородства и высокой какой-то печали. Конечно, мы его узнали. В доме на Черной речке у нас висело множество репродукций этой статуи — вид спереди, сзади, сбоку; отдельно в большом виде рука, отдельно гордое лицо — тяжелый взгляд из-под слегка сдвинутых бровей, правильный нос, резко очерченные, твердо сложенные губы, упрямый крутой подбородок.

Мне было приятно узнать в этом бронзовом исполине знакомого, ставшего от вечного разглядывания немного домашним и чуть ли не родным. Давида. Но здесь он предстал перед нами в новом обличии — охранителем родного города. Ведь здесь родился, жил и работал Микеланджело, здесь он создал своего Давида. И как кстати поставили его на этой площади — он все видит отсюда. И его тоже было видно из города: идя иногда где-нибудь далеко, на другом конце Флоренции, Саввка показывал вдаль и говорил — видишь Давида? Очень далеко, поднимаясь над домами, виднелось плоское место — пьяццале Микеланджело, а посередине еле заметная вертикальная черточка — это стоял Давид.

Пьяцца Синьория — самая древняя площадь Флоренции, замечательное место, ведь именно здесь собирались гневные толпы, возмущенные действиями еретиков, именно здесь звучали страшные приговоры отцов города. В одном месте площади среди больших гладких плит ее мостовой вставлен небольшой камень с надписью: «На этом месте горел костер, сжигавший Савонаролу».

Однажды мы забрели с Саввкой в парк Кашине и долго гуляли по его дорожкам. Ухоженный парк вскоре превратился в беспорядочные заросли с едва заметными тропинками. Мы вышли на берег реки Арно. Река текла перед нами в естественных берегах, поросших кустами и камышами. Мы нашли свободное место и уселись на берегу. В этом свободном от зарослей месте было очень тихо, даже птицы не щебетали, и только иногда слышался легкий плеск. Мы молча смотрели на мутную воду. У меня в голове медленно проплывали ленивые, бесформенные мысли: хорошо так сидеть… почему здесь так тихо… куда несется эта вода так быстро…

— «И, быстро несясь, колебала река отраженные в ней облака…» — вдруг сказал Саввка, и я даже вздрогнула, как верно эта строчка из забытого стихотворения выразила неосознанные мои ощущения.

В самом деле — блестящая, чуть розовая от заходившего солнца поверхность воды отражала легкие облака — они змеились, расплывались в быстром течении, которое колебало их, не в силах унести с собой… Так и мы, подумала я, сидим здесь неподвижно, а вечное движение, течение самого времени проносится мимо. Мы как эти облака, — жизнь нас колеблет, а мы остаемся на месте. А потом мы, как и эти облака, померкнем, исчезнем, настанет ночь, а река все так же будет нестись в темноте. Потом будет новый день — и новые облака появятся на вечернем небе, а нас уже не будет. И зачем это мы суетимся, все куда-то едем, а время-то несется все мимо, мимо…

Всю жизнь потом, когда я задумывалась над необъяснимыми ее поворотами, роптала и сетовала на ее несправедливость, нелепость, у меня в ушах похоронным звоном вставало: «И, быстро несясь, колебала река отраженные в ней облака». На душе делалось темно и пусто, — великая покорность, неподвижность отчаяния охватывала ее — скорее, скорее, ведь все мимо, мимо несется время…