Эхо прошедшего

И вот наконец первое сентября — и я со своим чемоданом прибыла в Американский госпиталь уже как полноправный член коллектива школы. В этом году первый класс «пробэйншионерс», то есть «взятых на пробу», состоял из двадцати человек самых разных национальностей. Больше всех было русских — три девушки, две француженки, две американки, две немки, остальных — шведок, норвежек, венгерок — по одной. В общем, девушки были настолько все разные и их языки отличались друг от друга, что все были просто принуждены разговаривать между собой по-английски, что было очень даже полезно для практики. Десять человек, со мной в том числе, и второй русской — баронессой де Сталь фон Гольштайн (о том, что эта белобрысая, с огненным румянцем на щеках, очень живая, вечно куда-то спешащая, вечно жалующаяся на жару и духоту девушка — баронесса, долго никто не знал, она себя называла просто Марина Сталь), поместили в большой комнате-дортуаре. В небольшом холле перед дортуаром нам подавали завтрак, состоящий обыкновенно — о роскошь! — из теплых рогаликов с маслом, джемом из апельсиновых корочек — специально английский джем, удивительно вкусный! Была еще и ветчина, и горячие яйца всмятку, и тарелки с традиционной «порридж» — овсяной кашей.

Мы ходили на лекции по анатомии, физиологии, патологии и даже изучали предмет под названием «этика сестры милосердия» — его преподавала сама мисс Харелл. После ежедневной зубрежки нас приглашали в специальные кабинеты для прохождения практических занятий. В кровать ложилась какая-нибудь из учениц, и преподавательница показывала, как надо обмывать тяжелобольного, лежащего в постели, как переменить под ним белье. Все это было интересно и совсем нетрудно, хотя постелить постель согласно требованиям преподавательницы являлось целой наукой: были постели для легко больных, для тяжелых, специально убранная постель для больного после операции, сделанной под наркозом, — тут были бесчисленные предметы, обязательно разложенные на ночном столике: и графин с водой, и стакан, и деревянные палочки, и особенная мазь, и флакончик со скипидаром и еще с чем-то, почкообразная миска, которую надо было поднести больному, когда после наркоза его начнет тошнить, бумажные салфетки… Как просто все это запоминалось по сравнению с той зубрежкой, какую я проделала с мисс Пэгг!

Месяца через два после начала занятий я нашла у себя в перегородочке для писем бумагу, где было сказано, чтобы я явилась завтра утром в восемь часов на второй этаж и представилась старшей сестре мисс Кинг: я буду нести практику уже у самих больных. Подобные записочки получили еще только две ученицы. Это было признанием нашей отличной подготовленности — очень, однако, приятно было сознавать себя одной из лучших.

В назначенный час мы выстроились перед столиком некрасивой и очень строгой на вид мисс Кинг. После переклички мисс Кинг поручила мне постелить постель в одной из отдельных палат для больного после тяжелой операции. «Только-то и всего! — подумала я. — Мне ли не знать, что надо делать!» Но совсем одно дело учить теорию в классе, а другое — проделать все на практике. Нас водили, конечно, по всему госпиталю, показывали, где получать белье у кастелянши, где ставить на ночь цветы больных, куда относить и где мыть судна (между прочим, грязное судно надо было всегда прикрыть чистой салфеткой и нести его, не отвернувшись и не скривившись от отвращения, а весело и с улыбкой — как букет цветов, говорила мисс Харелл), где находится операционная (под самой стеклянной крышей здания), где расположены грузовые лифты для перевозки каталок. На практике все оказалось более сложным, и я с трудом нашла обитель кастелянши, которая, выслушав перечень моих требований, сказала, что той особенной простыни, которая нужна, у нее нет, нет и половины требуемых предметов для столика у кровати больного.

— Обойдетесь обыкновенной простыней, — заявила она в ответ на мои причитания, — и без этой мази и палочек тоже. Почкообразная миска — это все, что нужно!

Вскоре, однако, я привыкла к своей работе, и казалось смешным, что я когда-то плутала и путала помещения, — быстро и бесшумно спеша по коридорам на зов больного — над дверью палаты зажигалась красная лампочка, — чувствовала себя вполне уверенной. Вот только телефонных звонков в дежурной комнате старшей сестры я боялась. Когда там никого не было, то надо было брать трубку и нам, пробэйшионерам. Гнусавый голос с ужасным американским акцентом что-то быстро и невразумительно сообщал. И все — стоишь и мучительно гадаешь: что такое мог сказать этот нервный мужчина? А ведь он мог сказать что-то очень важное, вроде как: примите нового больного, пострадавшего в автомобильной аварии.