Эхо тайги

— Во-первых, попрошу вас ответить так, как положено по уставу, не забывая, что вы отвечаете старшему в чине, а не приказчику в мелочной лавчонке, а во-вторых… — продолжая отчитывать покрасневшего офицера, Валерий видел как беглецы скрылись в кустах.

6

Горев боялся тайги, где за каждой лесиной мог скрываться противник. Партизаны знали о страхе Горева, и Вавила, не опасаясь, собирал свой отряд на склоне хребта, на поляне. Той самой поляне, откуда так хорошо виделось все село Рогачево. Оно как на ладони. Но далеко. Даже большой дом Кузьмы казался крашеной чурочкой, а люди — букашками.

Посланцы Вавилы ходили но склону, свистели и, встретив партизан, посылали их на поляну.

— Пишись там у Веры. Хорошо, что винтарь не забыл, а то бы тебе всыпали сладостей под застреху.

— Нет еще восемнадцати человек, — беспокоилась Вера.

— Товарищи, надо еще раз пройти по хребту. Возможно, кто- то отыщется…

Вавила выстроил партизан, проверил оружие и патроны. Выяснил обстоятельства бегства. Сейчас он и командир, и интендант, и прокурор. Сложное дело — толпу испуганных беглецов организовать в боевой отряд. Не было времени присесть. Но, что бы он ни делал, мысль о Лушке не отступала ни на минуту, как боль. Вавила пытался себя успокоить, что, может быть, Лушка, подняв народ, убежала в тайгу, и ходит сейчас где-нибудь рядом, а Ксюша ищет Лушку в селе. Может, ушла с семьями на Матвеевскую заимку? Скорей бы Егор пришел…

В отряде видели озабоченность командира. Большинство относили ее к неудачному бою. Только немногие знали об исчезновении Лушки и понимали, что в душе их командира сейчас мешалось чувство общей обиды за поражение с чувством личной тревоги.

Вера подошла к нему, сказала тихо:

— Не кручинься, найдется Лушка… — и улыбнулась. На душе неспокойно. Но хотелось верить: все будет хорошо.

— Тебе, Вера, легче. У тебя никого… А тут разом — ни жены, ни дочки.

— У меня никого?… Ты прав. Я одна.

За думами Вавила не заметил Вериной грусти.

7

— Иди, Егорушка, иди, и храни тебя бог, — Аграфена перекрестила Егора и припала к плечу. — О нас не печалься. Не одни тут — проживем как-нибудь, не впервой.

— Через день-два с харчами ждите. Может, Лушка со мной придет, а то вон как Анна-то приболела…

— Ну-ну, иди…

Егор уходил вниз но тропке, густо заросшей травой, и все оглядывался, все махал рукой. Ему тоже махали и женщины, и ребятишки. Махали молча, без улыбок. Немного их, но в деревне не след было оставаться, вот и подались они с Егором на Матвеевскую заимку.

Егор шел вдоль Матвеевского ключа. Устал он. Почти двадцать верст пройдено от полуночи и до полдника. Шел, думал, а то и сам с собой разговаривал: убеждал, спорил, объяснял — смотря какая мысль не давала покоя.

«Все ли правильно сделал? Не натолкнутся ли каратели на заимку?…»

«А кого им там делать? Почитай десять верст от Рогачева по осыпям да глухомани. Поди уж лет пять-шесть на заимку то народ не ходит. С того самого дня, когда медведь Матвея задрал; чураются как бесов в Ральджерасе. А здоров был мужик. Сын-то его Игнат Матвеич весь в отца. Угрюмый, бородища, как у лешего, а добряк. И медвежатник такой же настырный, как Матвей. А вот заимку-то отцову забросил. Похоронил, поставил крест — и баста. А место привольное. Надо же было такую баскую поляну в прорезистом ключе сыскать под заимку. И скоту приволье, и пчелкам… Э-эх…»

От вершины ключа Матвеевского до условленного места встречи с партизанами еще далеко, а солнце уже покатилось за горы, на закат.

«Дивно еще шагать, — сокрушался Егор. — Заждались меня Вавила с мужиками на поляне-то…»

И сразу же другая мысль: «Поди, не засидимся в Ральджерасе. Соберёт Вавила робят, да и двинем на колчаков. Кабы не ночь, не разогнали бы они нас».

И опять тяжело вздохнул Егор. Устал он. Мучал голод. Боялся присесть: «Усну, беспременно усну».

Еще издали заметил Вавила человека, понуро бредущего к лагерю. «Прошел патруль — значит, свой…» — и с радостным крикрм рванулся навстречу.

— Егор Дмитрич! Пришёл?… — застрял в горле рвущийся вопрос о Лушке. Только обнял Егора, заглянул в глаза.

Егор заторопился обрадовать товарища.

— Аннушка ручкой мне махала. Ничего она, ничего. Малость приболела, да это пройдет, шибко притомилась сарынь, добираясь до заимки. Шибко…

Вавила перебил Егора.

— Значит, и на заимке нет Лушки. — Сказал утвердительно, сурово, — А за Аннушку спасибо, Егор Дмитрич, — и пошел в глубь леса.

Егора обступили партизаны. Вера спросила:

— Егор Дмитриевич, кто помогал собираться семьям, кто Аннушку к Аграфене принес?

— Лушка. Она же и помогла нам. Сказала, што всех упредила, што сбор за Выдрихой в условленном месте, и убежала.

— Куда?

— Ей-ей, не знаю. Торопились мы шибко. Лушка сказывала: беляки у поскотины…

— Значит, она пробиралась к нам в окопы…

8

Приходилось то пригибаться и подныривать под ветви густых тальников, то протискиваться боком между корявыми стволами, а длинная юбка на каждом шагу цеплялась за сучья.

Солнце словно сдурело. Еще раннее утро, а даже в тени духота, как в парной.