Экипаж

…В свете прожекторов и светильников метались, шумели, никак не могли успокоиться вернувшиеся на твердую землю люди. А сверху из круглого пролома в фюзеляже, стоя у самого края, смотрел на них задумчиво Андрей Васильевич Тимченко.

Уже под утро Тимченко появился дома. Жена ждала его, не спала. Повела мужа на кухню, накрыла на стол.

— А я уж начала волноваться, — сказала Анна Максимовна и соврала: волновалась она очень давно. — Почему задержались?

— Там погода была неважная, в Бидри.

— А как летели?

— Нормально…

Он поглядел на обязательный стакан морковного сока, который пододвинула ему жена, взял его, но пить не стал. Вылил сок в раковину, ополоснул стакан и попросил:

— Анюта, налей-ка мне сюда коньяку…

Кажется, совсем недавно была ежегодная медкомиссия, а вот уже снова проходить ее, ложиться в госпиталь.

Снова Андрею Васильевичу проверяли зрение и слух…

Брали кровь на анализ…

Заставляли крутить педали велосипеда…

В свободное от врачей время летчики играли в домино, в шахматы, смотрели в холле телевизор. В один из вечеров показали, между прочим, самого Андрея Васильевича. Рассказали о его трудовых успехах, показывали старые военные фотографии, помянули и землетрясение в Бидри. Андрей Васильевич смотрел на себя с веселым любопытством.

В последние годы Тимченко опасался медкомиссий, нервничал. Но в этот раз чувствовал себя уверенно. В последний день, как всегда, он спросил главврача:

— Как, товарищ профессор? Не пора еще подковы сдирать?

Спросил — и был уверен, что нет, конечно, не пора. А профессор сказал сочувственно, но твердо:

— Андрей Васильевич, летать вы пока не будете. Кардиограмма показала — не выдерживает сердце перегрузок…

…Дома Андрей Васильевич дал волю своему гневу. Всегда спокойный, даже медлительный, он стучал кулаком по столу и выкрикивал:

— Я этого так не оставлю! Я на этих коновалов найду управу! Я к министру пойду, там меня поймут. Пускай назначают министерскую комиссию! Человек здоров как бык, а его хоронят заживо.

— Ну почему хоронят? — пыталась возразить жена. — Тебе дадут интересную работу — любую, какую ты захочешь… И на земле люди живут…

— Ай, брось, Анюта! Брось! Я сам это говорил сколько раз — другим!.. Любую работу… Мне не нужно любую, мне нужно летать!

Стукнув дверью, он ушел в другую комнату. Анна Максимовна подождала немного, потом пошла за ним.

— Успокоился? Теперь послушай меня… Я и раньше знала, просто не хотела говорить. Обязана была как врач, а молчала! Сердце тебя не тревожит, но оно уже давно в таком состоянии, что каждую минуту может случиться спазм. Представляешь, вдруг обморок — на взлете или на посадке?

— А ты представляешь — вдруг на тебя сейчас потолок упадет? Или пол?

— Ну что ты равняешь?.. Я тебе каждый день давление мерила, витаминами пичкала. Думаешь, просто так? Вот и сейчас — ты злишься, и лицо побледнело, и дыхание частое… Перестань, миленький.

И она ласково взяла его запястья обеими руками, Андрей Васильевич вырвался, закричал с несправедливой злобой:

— Отстань! Думаешь, я не понимаю: ты же мне пульс щупаешь!.. Ты детский врач, вот и лечи детей! А ко мне не лезь!

Андрей Васильевич — веселый, довольный — стоял, приветственно раскинув руки, у входа в главный корпус санатория. А по мраморным ступенькам поднимались к нему, тоже улыбаясь, Ненароков, Игорь под руку с Тамарой и штурман.

— Привет, привет, привет! — Тимченко поцеловал Тамару в щеку, а с остальными обнялся, каждого похлопал по спине.

…Они гуляли по аллеям бывшего барского парка, под их ногами поскрипывал молодой снег, снежок лежал на голых плечах статуй.

Наташа (она приехала к отцу еще раньше) катила колясочку — пустую, потому что годовалую Анечку нес на руках Ненароков. Он подбрасывал тепло укутанного ребенка в воздух и уверенно ловил. Анечка хохотала, а Наташа пугалась:

— Не надо, Валя! Уроните.

— Пускай привыкает. Все-таки внучка летчика. Тимченко оглядывался на них с интересом, даже с некоторой надеждой. На ходу он рассказывал:

— Да нет, теперь уже ничего. Не то, что сначала… Привыкаю помаленьку… Я вот как рассудил: кричать, бегать, требовать особого отношения — это глупость и эгоизм… Получше меня были летчики — и уходили… Верно?.. Не я первый, не я последний… Кончилась цыганская жизнь, пора осесть на землю…

Друзья слушали, удивленные и обрадованные тем, что к их командиру так быстро вернулись уравновешенность и здравый смысл.

— А работать где, в управлении? — спросил штурман.

— Нет. Работать буду в Шереметьеве — к вам поближе…

Они сидели на парковой скамье. Медленно проходили мимо отдыхающие.

— А у меня новости, — говорил Игорь. — Завтра в загс. Иду сдаваться… Но, конечно, пока только заявление! Еще могу передумать, время будет. — Он взял руку Тамары, поцеловал ладонь.

— Передумаешь — ее счастье. Мы ей жениха почище найдем, — сказал Андрей Васильевич полушутя-полусерьезно. И повернулся к Тамаре. — Такие, как он, лет в сорок успокаиваются. Так что учти, тебе еще десять лет мучиться.